Хайбунга 
Регистрация
Восстановление пароля
Блог Игоря Шевченко


Хайбунга

При въезде в Дубну вдоль канала имени Москвы обязательно будете проезжать живописное озеро перед станцией Большая Волга. Недавно, фотографируя его пейзаж с проезжей части, метрах в четырёх от себя вдруг заметил небольшую щуку. Небольшие волны тревожили гладь озера, но рыба застыла сантиметрах в двадцати от поверхности. Почему-то показалось, что она интересуется мной. Наведя окошко камеры и максимально приблизив полосатый объект, мне удалось сделать неплохой снимок. Щука сделала резкое дугообразное движение, но не от меня, а ко мне. Не веря удаче, вновь щёлкнул затвором. Процедура повторялась снова и снова.

Снимков через десять, щучка была в метре от берега. Устав гнуться через парапет, я решил поближе познакомиться с фотомоделью. Приказав собаке ждать, я пролез под перилами. Но щука испугалась и, развернувшись, скрылась в глубине. Отчаянье длилось недолго. Любопытная рыба подплыла вновь на то же самое место. Какое-то время она гипнотизировала меня, иногда двигая плавниками, затем, подплыв совсем близко, спряталась в камышах и стала разглядывать меня оттуда. Находясь в оцепенении, я присел, не сводя с неё глаз. Она была на расстоянии вытянутой руки. Интуитивно наведя объектив на модель, я плавно утопил кнопку. Цифровик зажжужал и моя собака ринулась ко мне.

Щука беззвучно растворилась. Пёс прыгал вокруг меня, а я сидел в задумчивости. На озере местами сидели рыбаки, бросали подкормку, размахивали удочками. Я посмотрел на микроэкран камеры - увы! - только листья камыша. Опустошённый я побрёл домой, скачал изображение на компьютер и вдруг среди стеблей под водой увидел знакомые черты...

метровая щука
рыбачьи бредни
порвала

Врачи ставят диагнозы, делают прогнозы, озвучивают какие-то сроки, основываясь на своём опыте, знаниях, в конце концов, на науке наук - статистике. Но, подчас, случается чудо и жизнь продолжается, не взирая ни на какие прогнозы.

В ноябрьскую стынь
Красуется ромашка
Под моим окном

О, хризантема,
не оттого ли так много
в тебе лепестков,
что хочешь время продлить
пребывания со мной?

---------------------------------------------

Холм, на котором время от времени выращивалась пшеница, был изрыт норами кротов и сусликов. То тут, то там виднелись холмики мелкозернистой земли, закрывающие входы в норки. Во время обильных дождей и поливов, вода, заливаясь в эти ходы, размывала их. Выливаясь у основания холма, вода вымывала полости-пещерки. А вокруг них всегда растёт свежая, жемчужная травка с тонкими высокими стебельками.
Как-то, проходя мимо такого местечка, я наступила на сухую ветку, которая с резким хрустом треснула. Тут же, как из-под земли, из пещерки вырвался белый клубок и с шумом, наполняющегося ветром  паруса, клубок стал разлетаться в белую хризантему.
Душа дёрнулась из грудной клетки и разметалась в разные стороны вслед за взором, поражённым этой неожиданностью.

Как ни странно, но в животноводческих хозяйствах некоторых народов мира принято, что овечью отару на выпас водит отнюдь не баран, а взрослый опытный козёл. Как правило, обязанность эту он выполняет пожизненно…

старость не радость
козёл перед отарой
прихрамывая…

Школьная пора… Назавтра – экзамен по геометрии. Лежу на желтеющей траве, смотрю в высь… Лучи солнца расчертили небо на секторы. Их, под разными углами, пересекают облака. Что там, в вышине?.. Хочется пересечь взглядом все плоскости аксиом и уйти в многомерное пространство мечты…  В уголке неба появилась размытая точка. Она постепенно растёт… и, вот, над моей головой проплывают… журавли! С годами, их голоса звучат в моём сердце всё сильнее и сильнее. Где ты, детство моё?!. Осень жизни…

Стрелкой вектора
В геометрии неба
Клин журавлиный…

Ясный летний день. Пляж у Чёрного моря. Вода – чистейшая, полный штиль. Устав загорать, беру фотоаппарат и пытаюсь сфотографировать маленьких крабов, устроивших возню на дне. Мимо пронёсся косячок маленьких рыбок. Кажется, это кефальки. А может и нет… Чей-то мальчишка пытается их поймать, радостно визжит, возится руками в воде. И тут я замечаю, что поверхность моря покрыта световой сеточкой, которая переливается золотом на светлой бирюзе воды. Так причудливо преломились в морской воде лучи солнца.

Рыбачит солнце,
Сети в море опустив.
Поймало взгляд мой…

Странник красоты.
Сердце – прекрасный лотос.
Очарована…

1.
Странник красоты.
Шуршат камыши. На небе полная луна. Ее белое лицо блестит на поверхности озера. Редкие, тихие всплески волн покачивают лодочку, привязанную к деревянному причалу. Покатый навес над узкими досками причала плавно переходит в высокую остроконечную кровлю домика, выкрашенного в золотой цвет. Таинственно мерцает позолота в белых лучах луны. Отражаясь от стен, плывут над поверхностью озера вдоль лунной дорожки волны бледно-золотистого света, мгновенными золотыми искорками вспыхивают на белом отражении лунного диска; превращаются в белых бабочек с золотыми глазками на крылышках. Их легкий рой нимбом кружится над белым ликом лунного отражения. Светится множество золотых глаз; льется сквозь них мелодия, скользит по лунной дорожке к лодочке, покачивающейся на волнах, достигает слуха одинокого позднего гостя, о чем-то задумавшегося над бумажным свитком. Чуть дрожит в ясном свете полной луны рука с листом в такт мерному покачиванию лодочки. Поблескивают черные иероглифы; изящные строчки, выведенные рукой поэта, бегут по свитку…

2.
…Сердце – прекрасный лотос.
Кто-то осторожной рукой раздвигает бумажные рамы в домике. Сквозь узкую полоску свет луны робко падает на белеющее в темноте лицо женщины. В золотом сиянии, окутавшем дом, белым бутоном лотоса светится овал лица. Как странно сверкает оно в темноте комнаты, привлекая рой бабочек. Легкокрылые образы ночи устремляются к домику, кружась в мелодии танца, поблескивая золотистыми глазками в такт движенью. Шире раздвигаются бумажные рамы, упоённей кружатся бабочки. Вот их призрачный рой стремительно проносится мимо странника в лодочке, прикосновения крылышек выводят его из глубокой задумчивости. Мягко падает невесомая золотая пыльца сверкающих глаз на черные иероглифы свитка, вспыхивая искорками в бледно-золотистом сиянии ночи. Скользит поэт взглядом за полетом легкокрылых бабочек. Окружают они плотным кольцом драгоценный цветок; вьются возле лица женщины: распускается белый бутон лепестками крылышек, поблескивая взорами множества золотых глаз. В глубине волшебного лотоса сверкает пара черных жемчужин. Чарующий свет черных глаз живым током струится к страннику, пронзая душу неведомой колдовской силой.

3.
Очарована…
Душа поэта белой бабочкой устремляется на призрачный свет сказочного лотоса, вливаясь в общий ликующий хоровод. Мелодия гимна дивной красоте разносится бледно-золотистыми волнами эфира по поверхности озера, овевая крошечный островок с позолоченным домиком легкими дуновениями. Горят колдовским блеском черные жемчужины глаз, влекутся к ним легкокрылые бабочки, незримой силой притягивает живой магнит душу странника.
Хрустальная сфера появляется в руках женщины, стоящей в глубине залы. Искрится шар белым холодным светом. Неудержимо влекутся к нему бабочки. Странное волшебство творится во мраке. Белые бабочки, коснувшись крылышками хрустального шара, превращаются в черных свиней с печальными золотыми глазами и тут же разбегаются по углам комнаты.
Глухо бьют часы, напоминая о кульминации часа Свиньи.
Разрушаются чары иллюзии: вместо волшебного белого лотоса проступает безобразное морщинистое лицо старухи. Торжествует старая ведьма.
Последняя белая бабочка с парой черных глазок на крылышках устремляется прочь в раздвинутые бумажные рамы. Очарованная колдовством душа странника возвращается в лодочку. Выходит поэт из забытья, его рука окунает кисточку в черную тушь, выводит на бумаге иероглифы заклятья. Разрушается волшебство чародейки. Зажигаются светильники в доме, появляются в окнах поэты в нарядных одеждах, украшенных золотыми росписями; приглашают позднего гостя на праздник. Поднимается мастер, сворачивает свиток, обращается к собравшимся с речью: «Всё, что ни видишь, – цветок, всё, о чем ни думаешь, – луна. Для кого вещи не цветок, тот дикарь. У кого в сердце нет цветка, тот зверь. Изгони дикаря, прогони зверя, следуй Вселенной – и вернешься в нее»*.
Безмолвны ученики.

*слова знаменитого японского мастера хокку Мацуо Басё (1644-1694).

Поздняя зрелость.
Чай, абажур зеленый.
Свет в свитке сердца.

1.
Поздняя зрелость.
В низкой бамбуковой хижине, крытой соломой, приютившейся в тени высокой прибрежной скалы, нависающей над домиком остроконечной вершиной, в маленькой комнатке живет мастер. В комнатке царит полумрак из-за того, что закрыты бумажные раздвижные рамы. Последний луч с трудом проникает в комнату, рассеиваясь в долгом пути в густой тени. Пол комнаты устлан циновками. На стене в глубине ниши старинная картина. Полумрак скрывает образы на панно, воображение домысливает то, что скрыто от глаз тьмой. Но, как живые, предстают внутреннему взору образы, таящиеся в глубине ниши, скрытой под покрывалом.
Настенные часы мерным боем извещают о наступлении часа Пса.
В полутьме четко виден силуэт. Черная фигура движется к окну с бумажным светильником в руках. Возле окна черный лакированный столик. Его поверхность расписана золотыми драконами. На столике стоит лакированная чашечка для чая. По ее краям бегут золотые узоры. Мастер подходит к столику, ставит возле чашечки бумажный светильник, зажигает огонь. В слабом неверном свете глубинным блеском выделяется в темноте комнаты золотая роспись на деревянных лакированных предметах. Большая часть волшебного узора, роскошного рисунка скрыта во мраке. Призрачные огоньки светильника пробегают по черной поверхности лакированного столика, отражаясь зеркальным блеском. Глянцевые блики, скользя веселыми ручейками по золотым руслам узоров, выхватывают из темноты лучи света, передают их тоненькими робкими полосками, мелькающими искорками, ткут золотой узор для покрова ночи.
На очаге в комнатке клокочет котелок с водой. Мастер слушает клокотанье воды, сидя у очага на циновках. Звон горного ветра в сосновой хвое возникает в его представлении, он уносится мыслью в пространство горных высот, растворяясь и исчезая в мире, где парят лишь орлы.
Вновь бьют часы на стене, возвращая ментального странника в реальность комнаты.
Мастер снимает котелок с кипящей водой, заваривает чай. Мерцает запредельным блеском в слабом свете фонаря золотая роспись на чашечке. Отраженное колеблющееся пламя, очаровывая глаза, зовет душу к мечтательности, уводит в мир тонких настроений и призрачных грез.

2.
Чай, абажур зеленый.
Стоит мастер перед деревянной лакированной чашечкой, слушает неуловимый, напоминающий отдаленный треск насекомых звук, льющийся из нее непрерывной струйкой, любуясь глубинным цветом льющегося в чашечку зеленого чая, вдыхая его аромат. Слушает мастер беззвучную симфонию, исполняемую ансамблем из пламени и призрачных бликов, ручейками мелодии бегущих по золотым узорам лакированной чашечки. Переносится странник в мир грез. Уносится душа его из низкого домика, вырывается из-под зонта кровли, покрывающей землю возле хижины густой тенью; скользит меж деревьев сада, укутанных тенью от нависающей высокой скалы; вылетает к прибрежной полосе прибоя. Белой бабочкой кружится душа странника на лунной морской дорожке, ласкаемая прикосновеньями белых лучей. Мерцают лунные блики на поверхности спокойного моря легкой рябью. В изящном танце вьется бабочка в окружении белых лучей луны, очарованная мерцанием искорок, бегущих по лунной дорожке. Чары лунного света баюкают спокойное море. Под едва различимую мелодию лунной флейты кружится белая бабочка в мире призрачных грез.
В комнатке при слабом освещении колышется в чашечке зеленая жидкость. Чашечка до краев наполнена ароматным чаем. Тончайшей струйкой переливается через край ароматная жидкость, растекаясь по черному столику. Колеблется пламя светильника. Возвращается из мира призрачных грез душа странника, его рука прекращает лить жидкость.

3.
Свет в свитке сердца.
На столике перед мастером белеет в слабом свете бумажный свиток. Рядом тушь и кисточки. Мастер разворачивает позлащенную белую бумагу, замирает, очарованный, следя за тем, как ее поверхность отливает золотом в неверном свете, постепенно ширясь и давая какой-то глубинный свет. Молниеносные вспышки этого света через большие интервалы подобны золотым крапинкам на лице великана, моментальными всплесками искр изменяющими выражение его лица.
Белая поверхность бумаги мягко поглощает лучи, подобно пушистой поверхности первого снега. Крупинки золота, соприкасаясь с неясным светом фонаря, вбирают в темноте комнаты его лучи и вспыхивают на поверхности свитка, освещая пространство сильным, как будто из глубины свитка исходящим светом. То там, то здесь высвечивается золотыми вспышками каллиграфический узор иероглифов, черной тушью запечатленный на бумаге.
Рука мастера чуть дрожит. Всё выстраданное им за долгие годы, вся красота, увиденная и накопленная в сердце, – черными иероглифами бежит по белой бумаге, вспыхивая время от времени золотыми бликами.
Сверкает красота глубинным светом в свитке сердца мастера, высвечивая золотым сиянием тьму комнаты. Горит сердце мастера светильником во мраке ночи, новым светом озаряя путь руки по пространству бумажного свитка:

Свит из света свиток сердца.
В свите света радость ветра.
Счастье сердца реять в свете,
Расцветая белым цветом!

*памяти мастера красоты слова Дзюнъитиро Танидзаки – стилизация.


Солнце уходит.
Красные гребни в море.
Песня прощания.

1.
Солнце уходит. Опускается к линии горизонта. Едва слышно дрожит на прибрежной траве последняя позолота. Вечерний бриз колышет листву. Среди серебристых ветвей дикой груши мелькают багряные блики, ликами тают в паутине раскидистой кроны. Древесные духи вплетают в серебро паутины красные искорки света, ткут вечернее покрывало дню, уходящему в сумерки. В тишине предвечерья встает прощальный образ дня, густо-красный, в лиловой накидке вечернего неба. Лик уходящего солнца навевает тихую, светлую грусть. Мягко несут ее лиловые волны прибрежным цветам. Те тихо склоняют головки, готовясь ко сну. Светлой меланхолией сумерки опускаются на прибрежные скалы.
Мягкий бриз чуть колышет паутину ветвей, собирает последние отблески; гонит к берегу образы уходящего дня. Скользят они, отражаясь от прибрежной волны, бегут к уходящему солнцу по гребням.

2.
Красные гребни в море. Волны, то поднимаясь, то опускаясь, чуть золотятся в лучах заходящего солнца. В пламенеющих бликах день искрится пурпурным ликом. Круговерть часов света проносится образами по поверхности лика светила: солнечных розовых зайцев – вестников алой зари – и пламенных змеек огня из утробы дракона сменяет огненный образ Змеи; следом за нею серебряный всадник на белом крылатом коне. А вот и золотой овен вместе с воином света насыщают пурпур дневного лика светила золотистым сияньем. На мгновенье багряная сфера уходящего дня становится огненной, излучая во все концы золотые улыбки сонма странников духа, всего на мгновенье…
И вновь золотятся красные гребни. Образы огненных птиц на вершинах волн летят над иссиня-лиловой водой; образы уходящего дня несутся на крыльях к светилу.
Одинокие птицы на заре при первых проблесках света вместе с бегом солнечных розовых зайцев оглашают тишину своим пеньем. Красные гребни этих удивительных птиц переливаются алыми ликами солнечных зайцев-гонцов. Песня птиц открывает дорогу встающему солнцу, славит его восхожденье.
Сейчас же светило готовится скрыться в прохладных глубинах моря, отливающего фиолетом, насыщенным до черноты. Спешат огнекрылые птицы, их золотые гребни искрятся на гребнях волн. В последние миги ухода дневного светила в море стая огненных птиц окружает багровое солнце. Золотистыми бликами на пересеченье слияния багрянца огня и фиолета воды искрятся морские гребни.
3.
Песня прощанья. Гимн Солнцу, уходящему в лоно глубинных вод. Пронзительно-щемящей тоской звенят голоса огненных птиц. Готовя светилу исход в морские пучины, звенящие птицы и сами готовы исчезнуть с последним проблеском света.
Прощальный луч солнца скользит по воде, проникает в прибрежные скалы, полыхнув на мгновенье огнем на ярком оперенье птицы с красным гребнем на голове, надрывно кричащей на крыше низенькой бамбуковой хижины, спрятавшейся в скалах.
Умолкает одинокий петух. Гаснет последний луч солнца…

Пейзаж белых гор.
В озере лики святых.
Я – в зрачках Будды.

1.
Пейзаж белых гор. Солнечные пятна скользят по картине. Ветер колышет легкую занавеску. Дрожат мазки света на холсте, окрашивая в теплые тона белоснежные вершины гор на пейзаже.
Солнечной кистью мастер света наносит на полотно мгновенные всплески. Золотистые медвяные капли, растворяясь в воздухе на белых вершинах, окрашивают их в неповторимые тона. Видит глаз мастера неуловимую разницу оттенков сияния, исходящего от вершин.
Как многообразна палитра солнца!
Мелькают огненные блики на белоснежных вершинах гор, тонкотканые золотые узоры струятся по белым полотнам.
В час Обезьяны приступают к работе солнечные пряхи.
Золотистые нити-мгновения текут по снегу, играют бликами на поверхности, мастерицы света ткут из мгновений образы странников солнца.
Стоят странники на вершинах, суть их – мгновенные всплески света, мазки солнечной кисти мастера времени. Исходит от образов странников, сотканных в воздухе дивными мастерицами, золотое свечение, заполняет собой пространство меж вершинами гор, спускаясь к их подножиям.
Блестит внизу кристально-чистая поверхность голубого озера. Льются просветленные образы странников солнца золотистым свечением на голубую поверхность, отражаясь тотчас огненными ликами. Мгновенная дрожь от соприкосновения с солнечными образами рябью волн пробегает по озеру – лики огня, искрясь бликами, сияют золотом на голубом.

2.
В озере – лики святых…
Бежит по небесной лазури белая туча. Белая обезьяна туманом стелется по вершинам. Скрывается видимое от мастера световремени в густой пелене. Чары белой обезьяны окутали плотной мглой вершины гор, скрылось в молочной тьме голубое озеро.
Застывает мастер света перед холстом. Солнечная кисть в его руке неподвижна.
Бьют настенные часы. Входит в кульминацию час Обезьяны.
С последним ударом часов нити-секунды выскальзывают из рук дивных мастериц. Солнечные мгновения, отражаясь в молочных каплях тумана, зависают безвременьем в воздухе.
Как сильны чары белой обезьяны!
Золотистые блики ликов на мгновение застывают на поверхности голубого озера, скованные чарами молочного тумана. Но тотчас же свечение собирает лики в единый сонм, поднимается огненной сферой над поверхностью неподвижной воды. Капли тумана, соприкасаясь с силой огня, тают мгновенно. Рассеиваются чары белой обезьяны. Все выше поднимается сфера свечения сонма ликов.
Полотно холста сияет золотом. Сверкают белоснежные вершины гор, искрится голубая поверхность озера. В прозрачном воздухе золотом лучатся улыбки сонма святых.
Мгновения устремляются вниз из солнечной сферы. Мастерицы ткут полотно времени. Золотистыми бликами искрится кисть в руке мастера. Легким движением он разбрызгивает искорки по холсту.
Поднимается над вершинами гор сфера сонма ликов, лучами-улыбками пронзая разреженный воздух высот.
Странник с посохом стоит на вершине. Белое одеяние окрашивается в теплые розовые тона.
Взмахом солнечной кисти мастер времени одаривает фигурку странника мгновенным всплеском света, она загорается новым неповторимым оттенком золотого свечения. Облик странника, просветленный сиянием сонма улыбок, окрашенный мастером в индивидуальную тональность золотого свечения, сверкает на белоснежной вершине горы. Мыслью золотой устремляется странник по нити мгновения к солнечной сфере, мыслевспышкой звенит в сфере сфер ликов:

3.
– Я – в зрачках Будды!!!

Лик в зелени вод.
Путь на спуск – в отраженье.
Чай с лотосом пью.

1.
Лик в зелени вод. Мерно колышется в зелёной воде отраженье. В воздухе над водою движенье: солнечный луч бежит, бликами отражаясь на зеленеющей глади. Золотистые волокна света переплетаются с зеленью, скользя по поверхности, высвечивают золотом черты. Лик, загораясь дивным светом, оживает.
Нити лучей проникают вглубь, касаются дна, ткётся узор из нитей руна золотого мастерами воды и света. Мир золотой ими создан.
Время теряет мгновенья. Час Овна руно распускает, тянутся нити-секунды, сплетаясь минутами, тая неспешно. Время на убыль идёт.
Ткут мастера из волокон узоры солнечных замков, лугов, солнечных диво-людей и животных. В зелёных глубинах световые узоры рунного времени, насыщаясь водой, получают объём и движенье. Там в глубине мерцают чудо-башни из света. На золотистых лугах в такт мерному колыханью воды на длинных стеблях-лучах качаются диво-бутоны, белые с золотым окаймлением, готовясь к цветенью. Ходит баран золотой меж бутонов, колечками своего руна сверкая. С каждым мгновеньем волны руна золотого длиннее, и вот уже луг золотой ими выстлан.
Теряет час Овна волокна. Пряха светового времени тянет солнечную нить, пропускает лучик меж пальцев. Вертится веретено времени, струится нить света золотой тропой меж белых скал.
Странник стоит на вершине. Теряет пряха света нить-мгновение. Летит лучик вниз, падает на протянутую ладонь странника. Мгновение – и золотая нить вьётся в его руке, бежит вниз золотой тропкой. Мыслью по лучу света катится вниз облик странника. Летит образ мыслью по тропке мгновения…

2.
Путь на спуск – в отраженье. Сияет лик золотой на водной глади. Озаряет мысль-мгновение лик образом летящим. В мгновенной вспышке света (яркими бликами на зелёной поверхности) сливаются лик с образом воедино.
Появляется золотой рыцарь на золотой башне. Смотрит воин на луг золотистый, где недвижим стоит золотой овен. Волны руна его покрыли весь луг. Меж золотистых волокон руна тянутся ввысь диво-бутоны, тянутся сквозь зелёную толщу воды ввысь к свету мимо воина света, мимо овна золотого, мимо солнечных башен, минуя волокна времени.
Час Овна идёт на убыль. Колышутся шторы бамбуковые в комнате. Возле окна на черном лакированном столике, расписанном золотыми узорами, стоит фарфоровая чашечка с зелёным чаем. На бледно-зелёной поверхности воды поблескивают чаинки, меж ними плавают белые крупинки цветков лотоса.
Белые с золотым окаймлением бутоны тянутся к свету сквозь толщу воды, появляются на бледно-зелёной поверхности.
В затенённой бамбуковыми шторами комнате едва мерцает солнечный свет. Его блики играют с крупинками лотоса на бледно-зелёной поверхности чая, остывающего в фарфоровой чашечке.
Блики света касаются дивных бутонов, легкими ласками пробуждают их к жизни, готовят к цветению. На зеленой поверхности воды раскрываются белые чашечки. Золотое свечение исходит из белых цветов. В центре каждой чашечки сидит на пестике мастерица, ткет полотно из золотых волокон руна. Исходит сияние от световых полотен, заполняет пространство комнаты. Ткется в воздухе мастерами света из золотых нитей рунного времени образ, просветленный сиянием.
Образ светится золотистыми бликами. Мастерицы завершают работу. Закрываются чашечки. Спускаются на дно бутончики. Образ Просветлённого парит над фарфоровой чашечкой, ликом Будды отражаясь…

3.
Чай с лотосом пью…

Небо Демерджи.
Всадник в ущелье духов.
Солнце смеётся.

1.
Небо Демерджи. Под ним высятся каменные истуканы, прикрыли тяжелые веки, от солнца жгучего укрываясь. Кружат над каменными исполинами вороны. Выронили вороны веретено времени, заискрилось оно спиралью в солнечном свете, змейкой серебряной проскользило по воздуху, упало на лысую макушку каменной великанши – серебряными всполохами заиграли блики в расщелинах камней.
Выползает ящерка из-за камня, ослеплённая серебряными лучами. Оборачивается на зелёной траве горной девой. Искрятся в солнечных лучах серебристые чешуйки платья, лучится свет из глаз – странный свет, завораживающий всё живое вокруг. Застывают ящерки на камушках, бусинками-янтариками смотрят на Хозяйку, очарованные светом красы её.
Каркнули вороны, не осмелились за веретеном спуститься, прочь улетели.
Лежит змейка серебряная на белых камнях, излучая свет нездешний; на кого упадёт лучик, тот меняется тут же, будто заново на свет нарождается в истинном своем обличье.
Падает свет на муравейник, будто накрывает его серебряным колпаком. Разрастается муравейник высотою с холм, выскакивают оттуда добытчики, разбегаются в разные стороны – кто за чем.
Смотрит горная дева на них – привораживает колдовской своей красой. Один добытчик не выдерживает, оборачивается, взглядывает на красавицу – застывает, поражённый светом глаз колдовских. Змейка серебряная пуще прежнего искрится, облако света серебряного плывет к горной деве – да не может никак настичь ее. Дева неуловима, ускользает да увёртывается от света. Проходит облако по добытчикам застывшим – оборачиваются те белыми камнями, вырастают, заполоняют ущелье истуканов.
Смеется дева горная, в ладоши хлопает.
Змейка серебряная все ярче лучится, ярким серебром горит – чистой страстью к деве горной, свет свой на самое себя направляет.
Белую яркую вспышку на верхушке скалы отовсюду видно. На ялтинской трассе пассажиров в окна троллейбусов, автобусов да машин смотрящих, ослепляет на мгновение короткий сполох на самой макушке Головы Екатерины, наиболее заметной скалы на северной Демерджи. Проходит миг, смотрят люди в окна – нет ничего, да и не было вовсе – резкий провал в памяти. Да вот беда, и с людьми перемена: мужчины младенцами на креслах вопят, жены их молодые, старухами обернувшись, сюсюкают младенцам, ртами беззубыми шамкают, – пугаются младенцы, вопят пуще прежнего. Троллейбусы по небу летят аэропланами; водители, давно в небо взмыть мечтавшие, блаженно улыбаются за штурвалами, на них кители белые, серебром тканые, да фуражки белые с серебряными околышами.
А на море пена белая, бурлит море, ярится. Чайки рыбками серебристыми в пенных бурунах плещутся, рыбки белыми орлами в небо взмывают. Хорошо всем, весело.
Вороны летят, каркают мрачно, возвращаются, опускаются в ущелье, оборачиваются чёрными служителями, рассеиваются в расщелинах скал.

2.
Всадник в ущелье духов. Гордо выступает его конь белый, грива серебром отливает, подковы серебряные на белых камнях не скользят. На иноходце белом князь серебряный, белые одежды серебром оторочены. Сияет князь, искрится светом нездешним. Трава от него серебряной становится, камни из-под копыт иноходца серебряными слитками катятся. Куда ни глянет князь – все трепещет. Дрожат каменные великаны, летят с их вершин сколки каменные. Смеется князь. Пуще прежнего истуканы качаются. Сколы каменные глыбами падают – мимо князя, мимо. Смеется князь пуще прежнего. Нагаечкой серебряной иноходца охаживает. Взвивается иноходец на дыбы, ржет голосом серебряным, чистым, звонким. Заплясали исполины от звона такого, ходуном заходили. Служители черные мечутся, от глыб увертываются. А глыбы – всё мимо князя, мимо. Радуется князь серебряный. Радуется дева горная. Любо им веселье такое.

3.
Солнце смеется. Солнцу весело. Крутится шарик огненный в зените – мимо князя, мимо. Захохотал князь во всю мощь свою. Заходила древняя гора ходуном. Падают истуканы, падают – мимо князя, мимо. Служители свечками черными ввысь взмывают, от падающих исполинов увёртываются. Смеётся дева горная на макушке великанши, Музы Демерджи, пуще прежнего в ладоши хлопает. Князь серебряный снизу на деву поглядывает, нагаечкой иноходца охаживает. Взмывает конь в небо, расправляет крылья серебряные, мимо девы горной проносится. Смеется князь серебряный. Смотрит на деву горную с высоты небесной. Не выдерживает дева взгляда прямого, не успевает увернуться от света нездешнего – вмиг ящеркой оборачивается – да шасть под камень в расщелину. Торжествует князь серебряный. Смеется Муза Горы. Служители воронами ввысь взмывают, крыльями черными князя серебряного, от солнца смеющегося, закрывают, падает тень на князя. Вмиг он белой змейкой оборачивается, веретеном времени. Подхватывают вороны веретено, нить серебряную впереди солнца пускают. Выходит солнце из зенита, полдень на убыль идет.
Глазеют в окна пассажиры. Машины по трассе несутся. Чайки над морем кружатся, рыбок серебристых высматривают.
Улыбается Муза Горы, одним каменным глазом глядит воронам вослед.

Игры нежити.
Заклятья змеиных чар.
Посох змеем пал.

1.
Игры нежити. Рябью заворожена искристая гладь. Припорошена морозью игольчатая ель. Каждую иголочку, каждую травинку под елью обнял серебристым дыханием мороз, искрятся льдинки инеем на стебельках. Искрится обледеневшая белая кожа змеи, сброшенная тут же. Сверкают под солнцем белые чешуйки, играют всеми цветами радуги. Дева белая сидит под елью, лицо белое – ни кровиночки. Чешет дева длинную черную косу, стынет гребень ледяной в белых заиндевевших пальцах. Катятся по белым щекам льдинки-слезинки, горят на солнце искорками ледяными. Руки ее плачут, как ушедшие в стужу, брошенные в сугроб, закованные инеем. Заиндевевшие руки не сдерживают слез, крупинками падающих на белый лед серебристого ручья. Множась в бликах, отражаясь в полынье, белые руки удерживаются от слез. Раскинула дева косу черную по заснеженному мху ельника. Застыла дева, будто задумалась. Белоснежная, с черной косой, пригрелась на солнышке, разнежилась нежная снежная нежить, то ли грезится ей, то ли видится…
Белый молодец шагом неспешным идет по запорошенной снегом дороге. В лице его белом ни кровинки, в очах его – искры льдистые блещут. Посох белый в руке молодца, на голове шапка белая с соболями, шуба на нем соболиная, унты белым мехом оторочены. Обходит молодец ель игольчатую по ходу часовой стрелки, по кругу солнечному, добирается молодец до девы застывшей. Что с нежитью стылой? Кем очарована? Образом молодца белого грезит, змеем-нареченным околдована.
Идет солнце за ним вослед. Берет молодец кожу змеиную, переливчатым светом горит она в заиндевевших руках его. Подходит молодец к девице, касается ее изморозью пальцев и молвит слово: «Стынью выстужу – пальцы льдистые – нежу инеем нежить стывшую. У тебя в очах стынь ли мглистая? На моих плечах кожа змеева. Царь – я – змей, нежить-девица, ты не плачь, не спорь, не реки речей, нареченная. Серебрист ручей».
Протягивает молодец деве снежной кольцо серебряное: узор по кольцу дивный идёт, светом нездешним мерцает, касается девы застывшей – та вмиг змейкой белой оборачивается.

2.
Заклятье змеиных чар. Нежить очарованная облик девичий утратила, вид свой змеиный приняла. Светится кольцо белое, узорчатое на хвосте у змейки, во все стороны лучики несутся. Скользит змейка по льду серебристого ручья – прямиком к полынье. Коснулись лучи серебряные молодца белого – исчез он, паром морозным к верхушке ели поднялся. Хранит облачко пара образы белые – ходят внутри него в легком мареве парень с девицей, за руки взявшись. Коснулось облачко ели игольчатой – рассеялся мираж, осколками инея на иголочках запечатлелся вмиг. Стоит у ели посох белый, скользит змейка к полынье – вот-вот в ледяной воде исчезнет. Махнула змейка хвостом, соскользнуло с него колечко, описав в воздухе дугу, на посох наделось.

3.
Посох змеем пал. Обернулся змей белый вокруг кольца серебряного – заскользил к змейке-нареченной, поймал ее на самом краю полыньи. Обернулись змей со змеевной вокруг кольца серебряного и упали на дно ручья. Заискрилась вода в ручье, потеплела от света нездешнего. Забил источник горячий, проложил путь себе в снежной долине. Снег вокруг ручья таять начал, земля черная показалась – подняли белые головки подснежники. Резвятся змей со змеевной на дне горячего источника – с каждым мгновением укорачиваются в длине, наконец выкатываются на белый песок двумя яйцами змеиными, уменьшаются, исчезают среди песчинок.
Заканчивается змеиный час.

Весть новой зари.
Я – солнечный карбункул
В лоне Дракона.

Сон Чатыр-Дага.
Пес-шаман, сын вьюжной тьмы.
Танец змей огня.

1.
Сон Чатыр-Дага. Воинство духов тенями скользит по снежной пустыне на среднем плато Чатыр-Дага. Белеет в тумане профиль спящего духа-гиганта, каменный образ древнего духа Горы. Неспешные тени несутся по краю над бездной меж сосен и скал на встречу со Спящим. В тени под скалою ждёт духов жрица. Собрались скользящие тени, кольцом окружили пророчицу-деву, застыли во вьюжных снегах. При деве пес белый; молвила слово ему – завыл вьюжный пес на лик Безмолвного Спящего.

2.
Пес-шаман, сын вьюжной тьмы. Голос его, тоскливо звучащий, бросает духов в дрожь. Крепятся духи, трепещут пред ликом духа Горы. Спящий безмолвствует. Жрица вой прерывает. Свист ее звонкий пронзает вьюжную тишь. Сама, обернувшись тотчас белым зайцем, уносится прочь. Свист срезает верхушки деревьев, несется за зайцем, не может настичь. Заяц к пещере Тысячеглавой вмиг прибегает, прячется в лоно ее. Вот обиталище тьмы воинства духов, которые направились к духу Горы с ожиданьем исхода. Свист сотрясает пещеру до самой утробы ее. Древний дракон, спавший тысячу лет, окаменевший, с трудом поднимает веки, от свиста проснувшись. Рев сотрясает гору, но безмолвствует Спящий. Заяц из лона Дракона стремглав вырывается наружу – к воинству духов с вестью исхода спешит, жрицей пред воинством предстает. Пред ликом Безмолвного Спящего жрица голос свой направляет к духам трепещущим с речью:

Весть новой зари!

С последними звуками речи проблеск зари рассеял воинство духов в ничто. Безмолвствует Спящий. Лик Его розовым светом умыла заря, лучится Его чело. Лучи побежали по белому снегу плато, шатер волос Спящего заблистал розовым светом тьмы солнечных зайцев, бегущих во все концы. Рядом со жрицей солнечный заяц обрел дар речи. Пред солнцем всходящим на лик Безмолвного Спящего тотчас завопил:

Я – солнечный карбункул!

Тьма карбункулов солнца вмиг покатилась к пещере Тысячеглавой, спрятавшись в лоно ее.

3.
В лоне Дракона тьма солнечных зайцев столкнулась с тьмой теней. Окрасились тени розово-белым, превратились в тьму змеек солнечного огня. Древний дракон выдохнул солнца огонь, тьма змеек огня заструилась по белому снегу. Смежил веки Дракон, вновь погрузившись в тысячелетний сон.
Танец змеек огня. Жрица змеей обернулась, солнечно-огненной, дивной. Тысяча огненных змеек светящейся сферой змею окружили. В центре Змея блистает, то вбирает в себя тысячу змеек-лучей, то вновь выпускает наружу. Танец змеек-лучей Змеи-Девы пред ликом Безмолвного Спящего на среднем плато Чатыр-Дага близ пещеры-дракона, тысячеглавой пещеры.
Наступил час Змеи.

Любовники спят.
Гейша лисой сбежала.
Взгляд тигра с панно.

1.
Любовники спят. Нагие тела едва белеют в полутьме. Белизна тел с перестуком сердец проявляется всё ярче, всё обнажённей. Явственней проступает в сплетении тел тихая нагота чувства. Сон обоих безмятежен и глубок.
В глубине проступающего чувства что-то изменилось. Рябью замелькали в провале сна блики, штрихи, случайные, лёгкие, лишённые черт. Из многоликой ряби тихо выплыл остов, остров, лик, вершина, ослепительно снежная. Контур его тела отрешённой белизной превратил сон в сновидение, встал перед её взором, маня неотвратимостью узнавания, – обликом горы.
Его сновидение заполнило пустоту её сна: странник, пробирающийся по узким вьюжным тропам, целеустремлённо и упорно бредущий с посохом через снежные перевалы, продирающийся сквозь заносы, одолевающий вершину за вершиной, спускающийся в глухие ущелья, скользящий по острым уступам скал; перед мысленным взором желанный образ, к которому стремится душа его.
Она увидела его душу целиком, потому что узнала себя.
Приближался час Тигра. Мерный перестук часов выдал его наступление.
Поражённая до глубины естества, вышла она из сновидения. Поздний пришелец в полной обнажённости единственно близкой души дышал тихо рядом, сливаясь в дыхании с нею.
Мгновения близости тянулись бесконечно…

2.
Гейша лисой сбежала. Лики гор встревожили и разбудили её вторую сущность. Процесс превращения начался неотвратимо. Разбуженного сновидением оборотня невозможно было удержать в прежних формах.
Вступал в свою кульминацию час Тигра. Яснее вырисовывались очертания предметов, находящихся в комнате, становились заметнее образы, их присутствие отчётливей проступало с картин, развешанных на стенах.
Он сновидел. Её образ ярко и зримо стоял перед глазами его души. Чистота образа влекла его в путь, становилась всё ощутимей. Ослепительной белизной сверкал образ перед его взором, освещая путь. Но что-то неясное зажглось в придорожной полутьме. Оно нарастало, смущая ясность его духа. На мгновение его взор отвлекло нечто алчущее в стороне. Незамутненный взор его схлестнулся со взглядом пары алчущих глаз, горящих мутным желтоватым огнём. На мгновение…
Он вернулся в обитель своей мысли победителем, но…
Невозможно стало удержать очертания образа. Он бесповоротно менялся – иная сущность предстала перед его мысленным взором. Дух безошибочно определил сродство сущности и окружающей среды, поэтому отдал он стихиям то, что принадлежало им по закону родства.
Одинокий странник тихо брёл в пути.
Он спал один. Вмятина на простыне рядом с ним хранила запах женщины… Предрассветная тишина сглаживала очертания…

3.
Взгляд тигра с панно: два глаза мутно-жёлтым огнём загорелись на стене.
Образ лисы промелькнул в утренних сумерках.
Часы на стене глухими ударами известили вещи и образы о кульминации часа Тигра. Глухая ярость, загоревшаяся во взгляде Тигра на панно, заполнила атмосферу комнаты удушающей тяжестью. След распространившейся ярости настиг образ оборотня.
Лиса бежала быстро. Запах смертельного врага преследовал её, не давал возможности остановиться и передохнуть. Стихия гор вливала в неё новые силы, растворяясь; тело обретало необычную упругость и быстроту. Страх исчезал.
Утренние сумерки заполнили пространство комнаты. Одинокое тело рельефно раскинулось на белых простынях. В сновидении странник поднимался по скальной тропке на вершину. Он вгляделся в белую скалу, возвышающуюся на макушке горы. На белом каменном полотне явственно проступил желанный лик.
Лису влекла вершина. Отдавшись зову, она забыла обо всём; одно желание властно владело ею.
Зашелестели шторы. Утренний ветерок еле слышно проник внутрь комнаты. Панно на стене чуть колыхалось в такт его лёгким прикосновениям. Образ тигра, ласкаемый ветром, успокаивался и затихал до своего часа.
Над желанной вершиной взошло солнце. Его мягкие лучи розово отразились на белом снегу, окрасив две цепочки следов, пересекшихся в белом безмолвии. Что-то изменилось.
У белой скалы с обликом женщины встретились двое. Солнечный свет окрасил фигуры. Под цветущим деревом сливы мужчина и женщина стояли, обнявшись. Утренний ветерок хозяйничал в ветвях дерева. Белым дождём осыпался цвет на мужчину и женщину.
Наступал час Зайца.

В лад ласкам любви
Сладких слов исступленье.
Танец влюбленных.

1.
В лад ласкам любви – танец лунных лучей. Сладостные вздохи вплетаются в гармонию танца. Лучи скользят по пространству комнаты, по обнажённым телам влюблённых, играя бликами в сплетении рук. Сладкие вздохи, вплетаясь в ткань лунного света, летят с лучами, отражаясь от стен, увешанных картинами старинных мастеров. На полотнах фигурки кукол-любовников застыли в объятиях в укромных уголках великолепной старинной залы. Лучи скользят по полотнам, касаясь музыкантов, застывших с инструментами. Лунный танец приводит фигурки музыкантов в трепет, руки непроизвольно тянутся к смычкам и струнам. Легкая мелодия заполняет пространство залы. Сладостные вздохи, вплетённые в ткань лунных лучей, касаются слуха застывших влюбленных. Куклы вздрагивают и оживают. Мелодия любви приводит их в движенье.
Томные вздохи в лад любовным движениям срываются с губ влюбленных. Небрежно откинуты черные пряди со лба возлюбленной, дрожат ее жемчужные серьги. Лунный свет легко играет жемчугами.
Тихие любовные шепоты слетают с картин, отделяются от стен, разносятся по комнате белыми лучами луны; многократно отражаясь от полотна к полотну, усиливаются и достигают слуха любовников, расположившихся в комнате на циновках, приводят в трепет двигающиеся в любовном ритме нагие тела.

2.
Сладких слов – исступленье…
Бой часов заглушает на время разноголосицу любовного лепета, возвещает о приходе часа Быка.
Затихают слова и вздохи. В любовном труде сплетаются тела людей в комнате и кукол на полотнах мастеров. Труженики страстно-неутомимы и упорны в любовных движениях.
Колышутся бамбуковые шторы. Лунный свет мягко окрашивает пространство. Кружатся по комнате лунные лучи, легко касаются стен, отражаясь, превращаются в белых лунных бабочек. Легко и изящно бабочки танцуют в лунных бликах. Волны мелодии уносят легкокрылых, окутанных белым светом, в миры лунной фантазии.
Исчезают в подлунных мирах легкокрылые бабочки.
Затихают уставшие от упоительного труда влюбленные.
С мерным перестуком часов движется Бык по пашне времени.
Движутся в старинном танце фигурки кукол на полотнах мастеров. Неутомимо играют музыканты.
Мелодия доносится до слуха лежащих в сладостной истоме любовников, наполняет их нагие тела силой, поднимает на ноги.

3.
Танец влюбленных. Лунный свет серебрит в ночи силуэты. Нагие тела, сплетаясь в танце, скользят по циновкам. На крючках из нефрита от легкого ветра дрожат занавески. Ночная прохлада прижимает тела влюбленных друг к другу, все теснее объятья. Тихая нежность приходит на смену безудержным ласкам. Белые бабочки кружатся в лунных лучах над головами влюблённых. Тихо стоят они в свете луны, нежно прижавшись друг к другу.
Мерно стучат часы. По пашне времени – за горизонт – удаляется Бык.

Скрип половицы.
Полёт чёрных бабочек.
За дверью – судьба.

1.
Скрип половицы. Тени на стене. Гаснет светильник, обернутый зелёной бумагой. Фигура в темноте движется от стола к постели. Укрывшись, ложится. Мягко подступает к изголовью чёрная фея сновидений, накрывает голову чёрным полотнищем сна.
Странник бредёт по пустынной улице. Чёрный пепел покрыл тротуары города. Дома зияют чёрными провалами слепых глазниц-окон. Ни единой живой души. Странник заглядывает в окна. Где-то в глубине комнат в истлевших лохмотьях белеют черепа и кости. Ночной ветер проносится мимо странника, бросая пепел ему в лицо.
Глаза плотно закрыты. Сквозь бамбуковые шторы проникает в комнату белый лунный луч, пересекает пространство, мягко упирается в решётку ресниц спящего человека, окрашивает лицо светом, уподобляя его маске.
Вновь становятся заметны тени на стене. Они едва колышутся; лунный свет наделяет их силой. Тени превращаются в образы, отделяются от стен, летят…

2.
Полёт чёрных бабочек. Ветер подхватывает их и несёт над головой странника, смешивая крылья бабочек с пеплом. Черные хлопья оседают на голову…
…спящего человека… лунный свет серебрит… В прядях, окрашенных луной в серебро, блестят чёрные крупинки. Кто-то шуршит за деревянной стеной, упорно грызёт дерево. В стене образовывается дыра. Чей-то нос и два чёрных глаза появляются вослед.
Странник бредёт по безжизненной улице. Чей-то силуэт чернеет на окраине. Тихая мелодия разливается по чёрному пространству, залитому мертвящим светом луны. Меж ног прохожего прошмыгнуло чёрное существо, зачарованное, побрело по улице к чёрному силуэту… Одинокое очарованное существо… Одинокий очарованный странник…
Шуршание в комнате затихает. Кто-то замирает у двери. Безмятежное лицо спящего омывает лунный свет белыми волнами. Тихая мелодия звучит где-то за стенами.

3.
За дверью – судьба. Дверь, скрипнув, приоткрывается. В узкую щель проникает звук, окутывает существо, замершее у двери, растворяет его в себе. Существо сонно шевелит лапками, неуверенно плетется в приоткрывшуюся дверь – навстречу судьбе.
Чёрный незнакомец идет по пустыне, наигрывая на флейте; вслед за ним бредет одинокое очарованное существо. Мертвый город остается далеко позади. Где-то впереди возникает мираж: белый город в пустыне, шумящий базар, весело барахтающиеся в пыли ребятишки… Чёрный незнакомец слепо улыбается белой прорезью рта. Белый мертвящий свет блестит сквозь прорези глаз белой маски чёрного незнакомца… Маленькое чёрное существо несет судьбу в своём тщедушном тельце ещё одному городу живых…
Дверь, скрипнув, закрывается. Лицо спящего мертвенно-бледной маской сияет в темноте. Кто-то раздвигает бамбуковые шторы, слепо улыбается спящему и тихо уходит. Таинственная мелодия постепенно затихает…

  

Идея и организация - Игорь Шевченко
Программирование - Мочалов Артём
Графика - Александр Карушин

Яндекс.Метрика