Cтатьи о хайку Статьи

Н. И. Конрад об очерке Сергея Елисеева

            "В русской литературе по японоведению существует очерк С. Г. Елисеева: «Японская литература» *. Чрезвычайно краткий и сжатый он, тем не менее, дает очень красноречивую общую картину содержания и развития японской литературы в целом. Для «введения» в изучение этой последней, для общего ознакомления с ней – тех сведений, которые в нем приведены – совершенно достаточно, особенно, если иметь в виду так называемого общего читателя".

* В сборнике «Литература Востока» вып. 2-ой. Изд. «Всемирная Литература».

«Японская литература в образцах и очерках», Н. И. Конрад, Л.: издание Института живых восточных языков имени А. С. Енукидзе, 1927 г, стр. v.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Сохранена орфография оригинала (ИШ).
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА

ЛИТЕРАТУРА
ВОСТОКА

СБОРНИК СТАТЕЙ

выпуск второй





ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
Петербург 1920


- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -


ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА


ЛИТЕРАТУРА ВОСТОКА

ВЫПУСК ВТОРОЙ
статьи: В. М. Алексеева,
С. Г. Елисеева, Б. Владимирцова,
Вл. Котвича, Б. А. Тураева

И. Ю. Крачковский „Памяти  Б. А. Тураева"





ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
ПЕТЕРБУРГ МСМХХ

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

-  38 -

ЯПОНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.
I.
Некоторые слова, в силу тех или иных условий, вошли в наш обиход с определенным значением, более узким и несоответствующим полному об'ему понятия. Слово всемирный мы часто употребляем в значении западно-европейский, к чему нас приучили еще со школьной скамьи, где история Европы была для нас «всеобщей историей». Теперь мы постепенно уходим от этих пережитков. Издательство «Всемирная Литература» даст возможность русскому читателю ознакомиться в художественных переводах с образцами произведений писателей, всех стран и народов. В силу своей культурной связи обращенные своими интересами на Запад, мы не уделяли должного внимания литературе Востока, которая осталась нам чуждой и мало известной. До русского читателя доходили отдельные отрывки восточного творчества, своеобразно преломлявшиеся в его сознании и дававшие ему искаженное изображение, скрывая от него подлинный лик Востока. Он редко находил среди писателей Востока знакомое имя и в большинстве случаев их произведений не читал. Кроме того, далеко не все литературы Востока были ему знакомы, в частности, литература Японии для русского читателя была неизвестной и остается таковой и до настоящего времени. Ее мало знает и европейский читатель. Поверхностному наблюдателю может показаться, что незнание литературы искупается в Европе знанием японского искусства, о котором существует много книг на европейских языках и образцы которого собраны в музеях столичных городов Европы. Но так ли что? Разве можно понять искусство, не зная основ

-  39 -

дальневосточной эстетики, не будучи знакомым с духовной культурой, которая лежит в основе миросозерцания художника? Японское искусство европейцы знают так же мало, как и литературу. Ведь, для большинства японская литература - это «короткие стихотворения» (танка), где говорится о ветке сливы, о соловье, о цветущих вишневых деревьях. Японский роман, драма, поэзия многих выдающихся поэтов и их школ—все это, в виду незнания японского языка, недоступно европейскому читателю. Художественных переводов почти нет, большинство переводов только жалкие попытки передать японских писателей на каком-либо европейском языке. А в живописи в большинстве случаев известны только имена некоторых японских граверов и название школы «Укиёэ», которое все исследователи-европейцы переводят неверно, как «картины бренного мира», исходя из первоначального буддийского значения слова, которое в эпоху Токугава (ХVII в.), когда его стали употреблять по отношению к гравюрам, уже не имело его, а употреблялось в значении модный или современный. Неизвестны лучшие представители японской монохромной пейзажной живописи, незнакома европейцу богатая по композиции школа национальной исторической живописи «Яматоэ», и много ли он может назвать знакомых ему произведений японской скульптуры или зодчества?
Когда будет выполнена программа «Всемирной Литературы» по отделу Японии, русский читатель будет в состоянии ознакомиться в художественных переводах с лучшими произведениями всей японской литературы. Чтение произведений выдающихся писателей поможет ему понять и оценить своих дальневосточных соседей. Он будет судить об их литературе не по отдельным и случайным переводам, сделанным к тому же с какого-нибудь европейского языка и в большинстве случаев малограмотно, но по художественным переводам с подлинника. По ним он ознакомится с произведениями выдающихся писателей, которые стали достоянием японского образованного круга. Мы надеемся, что предпринятое «Всемирной Литературой» издание произведений японских писателей разрушит то однобокое представление об этой литературе, которое могло сложиться

-  40 -

под влиянием чтения отрывков плохих переводов и еще менее удачных переделок.
Читатель должен отдавать себе отчет в том, что японская литература не может дать неподготовленному европейцу того эстетического наслаждения, которое она дает японцу. Только читателю, подходящему к ней с известной подготовкой, знающему, в чем нужно искать эстетические ценности, может она доставить подлинную художественную радость.
Трудность понимания не в миросозерцании, которое отражается в литературе. Чуткому и благорасположенному читателю могут быть понятны идеалистические основы миросозерцания большинства дальневосточных писателей. Трудность в понимании чужих неведомых форм, где главное часто лежит не там, где бы оно находилось у нас, где писатель только слегка касается того, что европейцем воспринимается, как самое важное. Отсюда другие пропорции частей и другое восприятие целого. Мы не должны подходить к японской литературе с нашими готовыми трафаретами и отвергать все то, что к ним не подходит, а, наоборот, должны стараться понять эти новые для нас формы, в которые она вылилась.
Японская поэзия и проза проникнуты лирическим настроением, вытекающим из основы идеалистического миропонимания, которое, внушая японцу любовь к окружающей природе, делало ее близкой ему. Вся японская мифология — это обожествление окружающей природы без чувства страха перед ней или враждебного отношения, без стремления видеть в ней руку создателя. Принесенный с материка буддизм увеличил у японцев любовь к природе, вдохнув равноценную жизнь в каждую былинку, заставив японцев глубже заглянуть в душу человека. Влияние буддизма мы чувствуем на всем протяжении японской литературы, но оно не однородно. Идеалистический в своей основе буддизм своими вероисповеданиями давал различные оттенки японскому миропониманию, которое отражалось особенно ярко в произведениях лучших писателей. Мистические основы даосизма, который в природе видел только проявление «вечного и скрытого начала» и который увлекал человека к самосозерцанию и отречению от мирской суеты, был

-  41 -

знаком японцам по сочинениям Лао-цзы, Ле-цзы и в особенности Чжуан-цзы, притчи которого ими охотно читались. Кроме того, китайская поэзия давала им поэтические образы воплощения даосских идей. Все это накладывало на многие японские произведения определенный даосский отпечаток. Этические учения конфуцианства, сначала мало повлиявшие на несумевших их оценить японцев, затем, в XVIII уже веке, дали японской литературе дидактический характер. А в последние годы знакомство и увлечение идеями христианства и европейских философских школ повлияли на миросозерцание современного японца, внеся в его внутренний мир новые веяния. Все эти влияния, изменяя в разное время душу японца, заставляли его в каждый период своей культурной жизни несколько иначе воспринимать окружающий мир. Но, вместе с тем, эти изменения не разрушали основ его души, которая оставалась попрежнему японской. С течением времени, претворив все чужеземное и сделав его своим, она перестала чувствовать, что те или иные взгляды и мысли когда-то были ею заимствованы.
Характерным для японской литературы и изобразительного искусства нужно считать отношение художника к природе. Эта тема проходит, как основная, и. громко звучит во всех миропониманиях, которые в то или другое время владели душою лучших людей Японии. Под влиянием любви к окружающей природе и чужеземных религий—как буддизма, так и даосизма, природа японцем не воспринималась, как нечто преподнесенное ему создателем. Он чувствовал себя ее частью. Для него она была чем-то единым, цельным, за которым было скрыто вечное начало, названное китайцами «Дао», и это начало проявлялось не только в природе, как в таковой, но в жизни каждого цветка, каждого насекомого, в каждом звуке природы — «все было во всем»—все выявляло органическую связь и причинную зависимость, и все совершало намеченный ему великий путь. Японец не олицетворял природы; он жил ее настроениями, не внося в нее своих чувств, и для него было чуждым искать в ней вечно-женственное. Вот почему в японской поэзии мы никогда не встречаем олицетворения природы. В силу такого взгляда японец не мог обратиться

-  42 -

к природе, как к чему-то живому, себе подобному. Но вместе с тем, для него вся природа живет каждою своею частью, и он ее нежно любит, и эту любовь выражает в том, что обожествляет окружающую его природу. Красивое дерево, камень, скала—все это для японца родные божества—«ками», которым он молится.
Непременным условием для литературного произведения было не только определенное содержание, но и вполне художественная форма. Такой подход к литературе был выработан под влиянием китайцев. В старое время все японцы учились китайской литературе по «Изборнику изящного слова» (Вэнь-Сюань), составленному в VI веке ученым царевичем Сяо Тун'ом. В этот «Изборник» вошли преимущественно произведения литературные по форме, независимо от содержания, и потому мы можем в нем встретить, наряду с поэмами, указ императора или прошение о зачислении на службу. Познакомившись с этими совершенными по форме китайскими произведениями, японцы приняли, как аксиому, что только то будет истинной литературой (бунгаку), что совершенно по форме. Но этот взгляд на форму они ограничили тем, что считали также непременным условием для литературного произведения такое содержание, где бы говорилось о переживаниях человека. В этом частичном неприятии китайского взгляда, в этом его изменении, сказался эмоциональный характер японского духа. Заимствованные японцами в VII и VIII веках китайские литературные формы не вытеснили национальных форм, потому что их еще не было у японцев. Писатели брали их, как нечто готовое, и приспособляли к особенностям японской души, сравнительно мало их изменяя.
Для образованного японца китайский язык стал «классическим», на котором он не всегда умел говорить, но писать мог совершенно свободно. Как образованный европеец вплоть до последнего столетия писал свои ученые труды по-латыни, которая была для него «классическим языком», так и японец то, что считал серьезным, писал по-китайски. Знание китайских классиков и умение читать по-китайски и до настоящего времени является обязательным предметом преподавания в средней школе. Творчество японских писателей, черпавших свое вдохновение из богатого источника

-  43 -

китайской литературы, находилось под сильным влиянием китайских художественных произведений, как по форме, так и по содержанию. Только когда мы вчитываемся и вникаем в сущность произведения, нам перестает казаться, что здесь все живет китайскими образцами, и под многими слоями заимствованных форм и идей мы начинаем видеть японский национальный лик.
Мысли и чувства Китая сделались достоянием японца, но литературный стиль воспринимался, как нечто чужое, и к «классическому» китайскому языку не было той любви и нежности, как к своему родному. В японскую поэзию (вака), которая считалась изящной литературой по преимуществу, китайские слова, как варваризмы, не допускались. Китайский язык японец считал «классическим» и ставил его вне себя, но мысли и чувства, которые он находил у чужеземных писателей, он жадно поглощал, и они меняли его духовный лик. Под влиянием китайских воззрений японские писатели ценили художественную форму произведений и увлекались трудностями поэтической техники, находя наслаждение в ее преодолении.
Японский писатель редко писал для широкого круга читателей и не старался подойти к нему. Его интересовали литературные друзья, которые сами подходили к его произведению. От читателя дальневосточной литературы требовалась большая активность, большее участие при чтении, чем от читателя-европейца. Один из японских поэтов сказал: «написать стихотворение, которое нравилось бы всем — нетрудно, а написать такое, которое нравилось бы одному— трудно». С этой трудностью приходится считаться читателю-иностранцу, который, конечно, в большинстве случаев, совершенно незнаком с культурой Дальнего Востока и которому ничего не говорят литературные намеки писателя-японца. Распространительный перевод, коментарии, примечания, все это может помочь войти в круг идей дальневосточного творчества. Переводчик, художественно переводя чужое произведение, транспонируя его на свой язык, должен сохранить не только содержание, но всю фактуру, все особенности стиля, выраженного в известной форме и в определенных ритмах.

-  44 -

Форма передает нам, главным образом, стиль произведения. Стиль всегда характерен для известного народа, для известного времени, для известного индивидуального писателя, и в Японии различают стиль автора «Повести рода Таира» и драматурга Тикамацу, хотя и тот и другой писали размеренной прозой, в которой чередовались 5 и 7 слогов. Но это представление о стиле не обнимает всего понятия. В разных по форме стилях мы имеем иногда нечто общее, что делается для них главным и характерным. Для японской литературы — это ритм в 5 и 7 слогов. Его мы встречаем у писателей различных школ, различных эпох, стоящих по своему миросозерцанию на противоположных точках. Он играет в литературе ту же роль, какую линия в живописи.
Японское ухо привыкло к этому ритму, который был для него «акустической зоной»; только в средние века (XII век), под влиянием буддийских песнопений, слух привыкает к другим размерам, и в поэзии, как и в ритмической прозе, возникает новый ритм, слагающийся из 7 и 5 слогов. И это новое сочетание было всего лишь перестановкою старого привычного размера. Литературная речь вкладывалась в форму этого ритма для того, чтобы быть художественно воспринятой. При переводе сохранить этот ритм очень трудно, тем более, что он не всегда улавливался и самими японцами, а на наше ухо он будет производить другое впечатление.
Японец смотрит иначе на окружающий мир; глаза его видят многое такое, мимо чего мы проходим, не обращая внимания; краски им воспринимаются в других соотношениях. Все это отражается в литературных произведениях. Другие образы, иные сравнения, которые нам или мало говорят, или поражают своей необычностью, тогда как дальневосточному читателю они иногда могут показаться почти банальными.
Но несмотря на все эти трудности, мы должны познакомиться с японской литературой не по макулатурным произведениям, как мы это делали для прикладного искусства, покупая в магазине японскую безвкусицу, предназначенную для вывоза и которую трудно купить в самой Японии, а по художественным переводам, сделанным с

-  45 -

лучших произведений писателей далекой страны «Восходящего Солнца».
Своей программой по японской литературе издательство «Всемирная Литература» даст эту возможность русскому читателю. Это нужно было сделать давно, но какой-то рок тяготел над изучением Японии в России. Соседи с ней, мы не знали ее до войны, нам был неизвестен ее национальный лик, мы проходили мимо ее духовных богатств. Но можем ли мы сказать, что мы ее знаем теперь, после жестокого урока 1905 года? Мы попрежнему остаемся в неведении и довольствуемся немногими компиляциями, составленными по европейским книгам и всегда полными ошибок. Редко встретишь географическую карту, на которой были бы правильно написаны названия японских провинции и городов. Мы не только не знаем Японии, но, к нашему стыду, и не стремимся ее узнать, судя по тому, что людей, занимающихся серьезно японским языком, на всю Россию менее десяти человек.
Японцы нас знают лучше. Они не только выпускают официальные издания о России, полные статистических таблиц, но и книги о русской культуре, о литературе, составленные по русским источникам. Выходят в переводах (правда, не всегда с русского) произведения наших старых и новых писателей. Одно время в Токио группа молодых переводчиков издавала журнал «Русская литература», а с прошлого года «Обществом изучения России» издается журнал «Русское Обозрение» на японском языке.
Международное общение обязывает нас, чтобы мы не шли в хвосте других, питаясь случайными статьями, сделанными по западно-европейским книгам, а подошли бы вплотную и заглянули в сокровищницу духа Японии, где кроме национальных богатств хранится много драгоценностей, полученных ею от Китая и Индии.
Итак, когда программа издательства «Всемирная Литература» будет выполнена, то на русском языке литература Японии будет представлена полнее, чем на каком-либо европейском языке.
В тяжелое время мы начинаем наше знакомство с японской литературой, но откладывать нельзя: это наша обязанность, которой мы слишком долго пренебрегали. Моло-

-  46 -

дые японоведы России должны пойти навстречу издательству «Всемирная Литература» и начать, наконец, все еще несделанную работу.
Переводам отдельных авторов мы предпосылаем этот очерк японской литературы, который поможет читателю уяснить себе место, занимаемое тем или другим писателем и его произведением.

II.

Наши взоры сначала обращаются на древнейшую историю Японии, когда у японцев не было еще письменности.
Китайские и корейские исторические записи первых веков нашей эры уже сообщают нам о японцах и их «посольствах». Тогда это были еще примитивные завоеватели, покорившие народности, которые населяли «земли обильных полей риса в равнинах роскошного тростника». Покорители островов—племя Ямато, так названное по имени провинции, где оно основалось,—по своей культуре стояло не много выше племен, которые оно покорило и смешавшись с которыми оно дало японскую национальность. Своей письменности оно не имело, и при общении с Китаем и Кореей его императоры пользовались писцами, знавшими китайские иероглифы. Покорив аборигенов, племя Ямато слилось с ними, подпало их влиянию и восприняло от них любовь к природе, которая выражалась в том, что они обожествляли окружающий их мир. Дальнейшая государственная жизнь не могла обходиться без письменности, и во II и III веках при дворе Ямато-
победителей, нападавших часто на княжества соседней с ними Кореи, были корейцы-писцы, которые знали китайский язык и иероглифическое письмо. Они вели все дела. С течением времени сношения с княжествами Кореи делались чаще, и не раз из-за внутренних смут знатные корейцы переселялись в Японию вместе со своими крепостными, среди которых было не мало искусных мастеров. Император и его приближенные ласково встречали корейцев, отводили им земли и давали должности при дворе. Приезжавшие китайцы тоже находили гостеприимное отношение, и многие из них занимали выдающиеся

-  47 -

административные должности. Приезд иностранцев имел несомненно большое значение для знакомства с чужою культурою и влиял на усвоение сложного китайского письма. Но это знакомство с китайской письменностью носило случайный характер, систематическое же изучение конфуцианских классических книг началось при японском дворе только с 405 года, когда прибыл ученый кореец Вани.
Чужая культура была заимствована правительством, поскольку то было необходимо для государственной жизни, и в начале почти не влияла на мощное родное течение, которое, скрытое от глаз, где-то глубоко, несло свои бурные волны. Завоеватели Ямато, сливаясь с покоренными племенами, восприняли не только их любовь к природе, но и весь пантеон местных божеств, от которых они стали вести свое происхождение. Японская историческая традиция говорит нам, что императоры, желая сохранить рассказы о событиях из жизни своих предков, происходивших от богини солнца Аматэрасу, дела национальных героев, которые были потомками богов, древние предания и все, о чем повествовали сказители—«катарибэ» в дни торжеств на пирах,— издали приказ, по которому в 712 году была составлена первая японская история—«Записи древних дел» (Кодзики). Составители этих «Записей» пытались передать чужим письмом свою родную речь. Стройные ряды сплошного иероглифического текста напоминают по внешнему виду китайский, но чтобы его прочитать, нужно обладать ключем, знать, где и как иероглифы читаются, потому что местами они служат для японских слов слогами, и несколько знаков передают одно слово, местами же они употреблены идеографически и сохранили свое китайское значение. Точное чтение «Записей древних дел» до сих пор не установлено.
Другая японская история—«Анналы Японии» (Нихонги), составленная в 720 году, написана всецело китайским стилем. Последующие переписчики внесли в тексты «Записей древних дел» и «Анналов Японии» не мало своего, но это два единственные памятника, которые сохранили нам образцы японской архаической поэзии. Судя по форме чередующихся строф в 5 и 7 слогов, которая стала преобладающей в японской поэзии, начиная с IX века, эти стихотворения следует отнести к более позднему времени, чем

-  48 -

можно было бы предполагать, судя по авторам, которым они приписываются, или хотя бы на основании времени составления этих памятников. Можно предположить, что те, кто записывали или переписывали стихотворения с каких-то до нас не дошедших текстов дали им тот размер в 31 слог с чередующимися строфами в 5 и 7 слогов, который характерен для всей японской поэзии. В стихотворениях, дошедших до нас в «Записях древних дел» и «Анналах Японии», отразился народ - победитель Ямато, покоривший другие племена, которые населяли с древних времен японские острова. По сюжетам японская архаическая поэзия проста и наивна; часто встречаются стихотворения, где поэт военноначальник несколькими выкриками ободряет воинов, или где пирующие воспевают вино и еду, или где поэт в неприкрашенной простоте восхваляет чувственную любовь: свои образы они берут из окружающего их мира и сравнивают воинов то с дикими гусями, садящимися на поле, то с ползущими по песку насекомыми. В нашем представлении эти образы не вяжутся с тем, с чем их сравнивают древние японские певцы, для нас кажется странным сравнение воинов с насекомыми. Эти пришельцы племени Ямато видят только часть природы, которая у них перед глазами. Им чужда вся природа, как таковая, она им ничего не говорит, и мы не встречаем ее воспеваний в архаической поэзии Японии.
В религиозных молениях «Норито», записанных в начале X века на японском языке, при помощи иероглифов, которыми пользовались, как слоговой азбукой, отразились взгляды на природу покоренных племен, оказавших влияние на слившихся с ними покорителей—Ямато. Религия национальных богов «ками» обожествляла все, что видел глаз или слышало ухо; воздавала молитвы всему, как близкому и родному, и этим выражала свою любовь к окружающей природе. Медленно и плавно пели служители японских богов молитвы «Норито», и восхваления лились в длинных периодах, с чередующимся ритмом в 5 и 7 слогов; одно сравнение сменяло другое, ложась параллельными рядами. Чужая форма и заимствованная письменность влияли на древний язык японцев, изменяя его и приближая стиль к китайским образцам, но взгляды и чувства были еще своими, и наивная мысль облачалась в ритм торжественной речи.

-  49 -

Древняя народная поэзия дошла до нас в сравнительно поздних записях, сделанных в IX веке, где иероглифами пользовались, как слоговой азбукой. Тексты этих песен мало понятны, потому что других памятников древнего народного языка не сохранилось; кроме того, очевидно, они искажены переписчиками. Те из них, которые удалось прочесть, передают нам отдельные сцены из древней жизни японского народа. Эти песни называются «Саибара» и «Кагура»; их пели на празднествах, совершавшихся при храмах.
В IV и V веках у Японии были непосредственные и частые сношения с Китаем, от которого она широко заимствовала материальную культуру. При дворе Ямато китайцы занимали высокие должности и влияли на внутреннюю политику. В это время Япония была как бы культурной колонией Китая. Началу проникновения конфуцианских идей положило знакомство с китайскими классиками, но тогда малокультурные еще японцы не могли их воспринять, и конфуцианство в то время не оказало большого влияния. В VI веке корейцы привезли в Японию буддизм, который нашел себе защитников при дворе. Буддизм, занявший место государственной религии, стал играть выдающуюся роль в культурной жизни страны, и под его влиянием повысился уровень жизни японцев. Архитектура храмов влияла на постройку жилищ, искусство создало японских живописцев и скульпторов, а сам буддизм, как религия, дал новое миросозерцание японскому высшему обществу, углубив и расширив его кругозор. Религия Индии, которая легла в основу духовной культуры Японии, еще теснее об'единила ее с Китаем и Кореей. В VII веке сношения с Китаем делаются постоянными. Частые посольства состояли из большого числа лиц, которые ехали, чтобы там все узнать и научиться различным наукам. Они проводили в Китае десятки годов и, возвратившись на родину, старались устроить здесь все по образцу виденного. В 645 г. несколько государственных мужей, вернувшихся из Китая, проводят реформу годов правления Даика, переустраивая всю государственную жизнь Японии. Нахлынувшие на Японию волны чужеземного влияния погрузили в глубину национальные особенности, но не погубили их. В эту эпоху, когда столица была в Нара,

-  50 -

и затем первое время пребывания императора в новой столице Киото (VIII—IX век), все жило китайскими мыслями, все чувствовало китайскими образами. Придворная знать зачитывалась китайской изящной литературой и старалась слагать стихи, подражая поэтам династии Тан или черпая свое вдохновение из китайских переводов буддийских сутр. Это увлечение чужеземной литературой отразилось и на японском языке, который с трудом усваивал огромное количество новых слов, японизируя их, поскольку это было для него возможно. За эти долгие годы язык образованных японцев изменился, и их слух, который привык к иной речи, искал для своего художественного воплощения другого ритма. Поэты старались найти новые формы для вдохновения, а усложнившееся миросозерцание влекло японцев к другим темам и изменяло содержание литературных произведений. В то время японские ученые-поэты составляли сборники ими написанных китайских стихов. При чтении этих сборников может показаться, что все в них списано с чужеземных поэтов, но внимательный и благорасположенный читатель в глубине волн нахлынувшего моря китайских форм и идей сумеет различить японское дно и побеги национального духа.
Двор, упоенный Танской культурой, посвящает много времени писанию китайских поэм и изящной прозы. Лучшие поэты составляют сборники из китайских стихотворений их современников. Дома, уже лично для себя, поэты слагали стихи по-японски, пользуясь чужими иероглифами, как слоговой азбукой. В этих стихах отразился внутренний мир людей того времени, который сплетался из китайской культуры с индийским влиянием и с миром японских чувств. Японским стихам предпосылалось написанное по-китайски предисловие. По своему размеру эти стихи имели строфы в 5 и 7 слогов и сохранили старую цезуру между 2 и 3 слогом или между 3 и 4, что их отличало от китайских стихов, где такой цезуры не встречается.
Многие семейства составляли свои домашние японские антологии, в которые заносили стихотворения своих и чужих поэтов. Из такой домашней антологии семьи Отомо с добавлением других в VIII веке была составлена большая антология—«Сборник многих поколений» (Ман-ёсю).

-  51 -

В него вошли японские стихотворения с V по VIII век, всего числом 4496.
Все, чем жили люди того времени, нашло себе отражение в содержании этих стихотворений. Их форма не всегда еще строго выдержана, хотя поэты «Сборника многих поколений» (Ман-ёсю) стремились облекать стихи в установленный размер 5 и 7 слогов, давая им форму или «длинных стихотворений» (нагаута) со строфой, кончавшейся на 7 слогов и с чередованием 5 и 7 слогов или «коротких стихотворений» (танка) в 31 слог, или стихотворений, состоявших из двух частей по 19 слогов (сэдока). Стихотворение воспринималось, как нечто единое, целое. Примитивное мышление не умело создать и дать развитие частям, которые поясняли бы его. Для мысли и чувства все было равноценно, и, в соответствии с этим и форма не выдвигала важнейшего, которого не было, потому что все было одинаково важно. Стихотворение выражало часть чего-то большого, единого, которое было доступно для примитивного творчества. В «Сборнике многих поколений» (Ман-ёсю) еще много «длинных стихотворений» (нагаута), потом они стали редкими гостями японских антологий. Но и в этом сборнике первенство по количеству за «короткими стихотворениями» (танка), которые были любимой формой японских поэтов. Поэты «Сборника многих поколений» (Ман-ёсю) старались вложить свои думы и чувства в японскую форму, не замечая того, что она была создана под несомненным влиянием китайских стихов и что их мысли и чувства были пропитаны взглядами китайских ученых и поэтов.
Темы стихотворений навеяны китайской поэзией; японцы восхваляли вино, цветы, виды родной природы, говорили о глубоких человеческих чувствах, которые были пропитаны духом конфуцианских идей, о чем мы узнаем из предисловий, полных цитатами из китайских классических книг. Под влиянием китайской поэзии и буддийских взглядов японец начал иначе видеть природу; она теперь была для него не только обожествленной, но стала тем целым, в котором он почувствовал себя частью и, сливаясь с нею. стал заражаться ее настроениями. В теплые осенние вечера он слышал голос природы в стрекотании насекомых, ле-

-  52 -

том наслаждался шумом дождя, под цветущими деревьями вишен, когда в конце весны опадали лепестки и мягко ложились на поверхность золотого вина в белой фарфоровой чашечке, переживал целый ряд настроений. Мерный звон монастырей столицы Нара, который созывал монахов к вечерней молитве, навевал на поэта чувство грусти, и в его душе подымались мысли о бренности земной жизни. Японцу-поэту были мало понятны глубины индийских философских рассуждений, которые только скользили по поверхности его души, давая оттенок грусти стихам, где он пел о столь быстро проходящей жизни.
На стиль некоторых поэтов «Сборника многих поколений» (Ман-ёсю), кроме образцов китайской поэзии и буддийских сутр, оказали влияние молитвы «Норито». Их возвышенный торжественный стиль, их поэтические сравнения давали готовые образцы для элегических стихотворений.
Большинство стихотворений «Сборника многих поколений» (Ман-ёсю) нужно отнести к чистой лирике; среди них встречаются иногда элегии, принадлежащие поэтам раннего времени. Эпических стихотворений очень немного; к сожалению, этот род поэзии не получил дальнейшего развития, и мы не имеем японских баллад, кроме тех, которые сохранились в «Сборнике многих поколений». Лирика этого сборника была более интимной, чем та, которая выливалась в формы китайских стихов. Свою любовь к женщине японские поэты не решались выражать китайскими стихами, не допускавшими воспевания чувственности и внешней женской красоты. Большинство подлинных лирических стихотворений—это любовные, где поэт изливал свою душу, где он пел о возлюбленной, вспоминая ночи, проведенные в ласках об'ятий. В лирических стихотворениях, где поэт описывал природу, он обыкновенно сравнивал себя с нею, стремился войти в нее. С собою он природу не сравнивал и ее не очеловечивал. Его чувства к природе были иными, чем те, которые он испытывал к человеку, и отношение к ней, полное любви, не могло у него слиться с чувственною любовью.
           К концу IX века непосредственное влияние Китая стало уменьшаться, но за долгие годы оно дало японской ли-

-  53 -


тературе художественные формы, расширило кругозор японских поэтов, дало им новые темы, научило иначе смотреть на окружающий мир и, наконец, дало им ту письменность, которая стала для японцев своей. Вся поверхность японской культуры была изменена морем чужеземных идей и теперь оплодотворенная ими почва дала возможность пышно расцвести молодым побегам национальной литературы.
Династия Тан в Китае погибла, и порвались нити, соединявшие эти две страны. Двор в Киото не желал больше отправлять посольства в Китай; министр Митидзанэ, который должен был ехать в 895 году, добился отмены отправления посольства, считая, что нечему учиться у страны, где происходят смуты, и что с нею сношения излишни. Япония считала себя равной великому Китаю. Заимствованные формы уже утеряли для японцев чувство чужого, и части иероглифов, более простых по начертанию, были приспособлены к употреблению, как силлабическая азбука. В IX веке двор и высшие классы пишут еще по-китайски, но для женщин уже есть рожденные от иероглифов азбуки «хирагана» и «катакана». Китайские формы речи были приспособлены японцами к своим оборотам, а азбука давала возможность писать по-японски, передавая разговорную речь.
Более ста лет прошло с тех пор, как императором была оставлена старая столица Нара с ее большими монастырями, где в обширных храмах на буддийских философских диспутах присутствовали двор и ученые монахи, влиявшие на государственную жизнь. Теперь они были забыты. В течение этих ста лет жизнь двора в Киото приняла другие формы. Прекращение сношений с Китаем направило все интересы в русло придворной внутренней жизни. Большой штат царедворцев давал возможность установить сложный ритуал и пышные церемонии, которые сливались с культом эзотерических сект Сингон и Тэндаи. Буддизм вошел в ежедневную жизнь двора, но высший класс не искал в нем решений вечных вопросов, а пользовался его обрядами для создания художественных настроений, для получения эстетического наслаждения от мистических служб, с их ритмическим чтением сутр нараспев, исполняемым бонзами в красочных одеждах. Вся жизнь при дворе

-  54 -

в Киото проходит в сплошном празднике; весь интерес сосредоточивается на устройстве различных пикников в живописные окрестности столицы. Кругозор сузился, и ритм жизни стал мельче.
«Длинные стихотворения» (нагаута) все реже стали встречаться в японской поэзии. Они, по своему содержанию, которое в большинстве случаев было элегическим, по своему ритму, слагавшемуся из одинаковых строф, всегда оканчивающихся на 7 слогов, стали чуждыми новой жизни, которая искала иного содержания, иных форм, иного размера. Культура Китая и буддизм усложнили миросозерцание японцев, и они стали стремиться в художественных произведениях выразить одну какую-нибудь мысль и ее ярко передать. У них пропало прежнее примитивное восприятие «короткого стихотворения» (танка), как целого, и художественное творчество создало теперь в этих стихотворениях два центра и разделило цезурой 31 слог на верхнюю и нижнюю строфу. В эту эпоху стихи уже не писали иероглифами, а слоговой азбукой «хирагана».
          В конце IX века начинают писать слоговой азбукой на японском языке художественные произведения в прозе. «Роман принца Нарихира» (Исэ моногатари)—это целый ряд «коротких стихотворений» (танка), соединенных между собою прозаическим текстом, который служит об'яснением тех обстоятельств, при которых они были сложены, описывая эпизоды из жизни принца Нарихира. Чужие легенды, заимствованные из буддийских и китайских книг, японские писатели переделывали и сказки, дошедшие до нас в виде «Рассказа о старике, делавшем корзины из бамбука» (Такэтори моногатари), в котором на фоне японской жизни китайские темы сплетаются с буддийским сюжетом.
        Наступает X век, и японская литература дает нам целый ряд антологий, составленных по императорскому приказанию (Тёкусэнсю). Первой такой антологией был «Сборник старых и новых японских стихотворений» (Кокинвакасю), составленный чет