Cтатьи о хайку Статьи

-  66 -

Слагать «нанизанные стихотворения» (рэнга) было легче, чем «короткие стихотворения» (танка), где нужно было знать многочисленные и строгие правила ряда поэтик. Позднее, в XV веке, эти стихотворения делаются юмористическими и всецело служат забавой; их называли «юмористическими нанизанными стихотворениями» (хаикаитё но рэнга). В силу своего положения, как дающая тон всему ряду стихотворений, начальная строфа сделалась самостоятельною, и обыкновенно ее слагали лучшие поэты. Впоследствии появились сборники «начальных строф» (хокку) в 17 слогов. Позднее, в XVIII веке, эти «начальные строфы» стали самостоятельным родом поэзии и вошли в большую моду.
             Чтение «записок-набросков» (дзуихицу) японских монахов XIII и XIV веков может доставить читателю много наслаждений. Лучшим произведением этого рода японцы считают «Записки в минуту досуга» (Цурэдзурэгуса) монаха Кэнко, который сначала служил японским богам, но потом, после жизни, проведенной при дворе в Киото, постригся в буддийские монахи и долго бездомным бродил по Японии, пока, наконец, в отдаленном монастыре не устроил себе кельи, где стал записывать свои афоризмы, свои мысли о женщинах, о любви, и все то, что память сохранила ему о былой жизни при дворе в Киото. Монах Кэнко был начитан в древней литературе, и его стиль близок к произведениям X века. Он не избегает буддийских и китайских речений и свободно пользуется современным ему языком. Кем он был по взглядам, сказать трудно. В «Записках в минуту досуга» (Цурэдзурэгуса) он то высказывает взгляды буддийского монаха, то принимает на веру легенды о японских богах, то склоняется к воззрениям конфуцианцев или мечтает, как даос.
            Буддийский монах Рэн-ин, более известный под своим прежним именем Камо но Тёмэй, оставил нам род дневника — «Записки маленькой кельи» (Ходзёки), помеченные 1212годом. В этих записках он описывает нам междоусобные войны того времени, связанные с ними пожары столицы, голод, эпидемии и холод, который заставлял людей жечь на топливо не только постройки из дерева, но и деревянные статуи будд. После всех виденных и перенесенных ужасов, он пишет, как он

-  67 -

отдыхает душою в своей маленькой келье, всего в квадратную сажень, среди красот окружающей природы.
           В начале XIV века семья Ходзё, державшая политическую власть в твердых руках, постепенно утрачивала свое значение и, наконец, погибла от феодалов, приверженцев императора Годаиго. Киото снова фактически стало столицею, и север Японии надолго потерял свое значение культурного центра. Войны между феодалами еще продолжались, и Киото часто пылало, охваченное пламенем междоусобий. Часть феодалов стояла на стороне бывшего императора, другие поддерживали нового императора, что создало в это время в Японии два двора—южный и северный. XIV век прошел в борьбе этих дворов, но это уже не те войны, что раньше. В Киото, которое было во власти военного правителя из семьи Асикага, жизнь текла бурным культурным потоком, принесшим не мало китайского влияния Сунской эпохи (X—XIII в.). Военноначальники из рода Асикага возобновили сношения с Китаем, не из желания подражать «Срединной империи», а для того, чтобы привозить оттуда книги и предметы искусства. Они отправляли ко двору императора Минской династии посольства, которые привозили китайские книги, картины и предметы прикладного искусства. Японские бонзы жили по нескольку лет в китайских монастырях и в столице, затем, возвратившись, сообщали обо всем том. что они видели в монастырях и при блестящем китайском дворе. Предыдущие годы культурной жизни и возобновившиеся сношения с Китаем повлияли в XV и XVI веках, с одной стороны, на создание монахами «лирических драм» (но), которые имели право смотреть только служилые люди, носившие два меча, с другой стороны—на появление занимательной литературы, которой зачитывалось юродское сословие купцов и мастеровых.
           До XV века в Японии не было драмы. В древнее время в храмах, посвященных японским богам, при богослужении совершались мимические танцы и пелись песни. Затем привезенные из Индии, Китая и Кореи танцы с масками и с чужеземной музыкою повлияли на национальные танцы и создали ряд пантомим. Один род таких пантомим назывался «полевыми представлениями» (дэнгаку), как имевший связь с танцами, совершавшимися во время уборки полей. Кроме

-  68 -

того, были комические танцы, создавшиеся отчасти из прежних японских, отчасти из танцев, заимствованных с материка и получивших название «комических представлений» (саругаку). С течением времени они потеряли комический характер, стали исполняться при синтоистских храмах, и сюжеты для них брались из японской мифологии или из легенд, а иногда из истории. Введение монологов и диалогов, которые то говорились, то пелись, лишило «комические представления» (саругаку) характера пантомимы. Участники этих представлений были одеты в роскошные костюмы и на лицах имели неподвижные характерные маски. Представления происходили на открытых с трех сторон подмостках и без декораций. Сбоку на сцене сидел хор, а в глубине помещался оркестр, состоявший из флейты и различных барабанов. В Нара и Исэ, где были большие храмы в честь японских богов, жили семьи, посвятившие себя этому роду искусства.
           Буддийские монахи, которые с XIV века часто ездили в Китай и там видели представления драм, сохранившихся от эпохи монголов, не могли не обратить внимания на них и не использовать техники китайского театра для все еще примитивных «комических представлений» (саругаку), которые уже потеряли свой комический характер, оставшись комедиями лишь по названию. Привезенные монахами китайские нововведения охотно воспринимались в Нара танцорами комических представлений» (саругаку). Лирический характер китайской драмы совпадал с тем, что создал из пантомимы японский народ, и внесенные монахами изменения не нарушали общего характера представлений. Так сложились японские «лирические драмы» (но), соединив в себе все, что в разное время было заимствовано из Китая, с теми национальными особенностями, которые лежали в основе пантомимы, дав им свое оригинальное. От прежних измененных «полевых представлений» (дэнгаку) и «комических представлений» (саругаку) остались частью сюжеты, танцы, пение и полная ритма и необычных для нас интервалов музыка. Монахами были составлены пьесы с новыми сюжетами, в текст которых вошли китайские стихи, японские «короткие стихотворения» (танка), «современные песни» (имаё ута), цитаты из таких повестей, как «Повесть рода

-  69 -

Таира» (Хэикэ моногатари), выдержки из сутр и китайских классических книг и описания пути, часто встречающиеся в произведениях XIII века. Текст «лирических драм» (но), который японцы называют «либретто для пения» (ёкёку), весь сплетен из разных цитат и заимствований, и начитанному и образованному японцу узнавать знакомые стихотворения, слова и обороты доставляло большое наслаждение. Перед ним бегут словно два потока мысли—один, возникающий у него от слышимых слов и дающий ему образы данного сюжета, другой—с ним сплетающийся и состоящий из ряда ассоциаций, вызванных извлеченными местами из богатой своей и чужой литературы. Построение «лирических драм» (но) простое. В них всего 4 действующих лица и нет единства времени или места. Исполнитель нараспев сообщает, кто он - обыкновенно это монах, который находится в пути,—затем он поет о красотах дороги. После этого монолога выходит герой, с которым у него происходит диалог. То, что зрителю мало понятно или неясно, то нараспев об'ясняет хор. Жесты актеров сдержаны, — почти что намеки на них, — движения плавны, только при некоторых танцах ритм делается частым и движения быстрыми. По сюжетам «лирические драмы» делят на 4 группы: пьесы, где говорится о японских богах, пьесы счастливого предзнаменования, пьесы, где появляются привидения и души умерших (в таких пьесах монахи вели богословские споры и в литературной форме излагали свои религиозные взгляды) и, наконец, пьесы бытового характера. «Лирические драмы» (но) имеют художественную ценность не только как театральные представления, но и как литературные произведения, богатые лиризмом и красотой описаний. Язык, насыщенный лучшими образцами прежней литературы, и ритмичность слога увлекают читателя; красота изложения вызывает в душе читателя один образ прекраснее другого, а скрытые в них религиозно-философские мысли углубляют содержание. Для широких кругов «лирические драмы» (но) были непонятны, и только знакомый с японской и китайской литературой мог их оценить во всей полноте. Переводы «лирических драм» (но) дадут русскому читателю, при должной гибкости понимания, новый мир чувств и обогатят его душу рядом еще неиспытанных переживаний.

-  70 -

           После «лирических драм» (но) с их серьезным содержанием был обычай давать веселые «комедии» (кёгэн), в которые вылился юмор японского народа. Написанные простым разговорным языком того времени, «комедии» (кёгэн) представляли собою сколок с самой жизни. В них анонимные авторы высмеивали простоватого феодала, которого слуга водит за нос, пьяниц, попадающих в неприятную историю, наказанных мнимых калек и монахов-шарлатанов и другие теневые стороны тогдашней жизни. Они ценны, как начало настоящей японской комедии и как литературные произведения, сохранившие нам разговорный язык времени Асикага.
          Прежние повести и романы (моногатари) с их языком, который стал как бы классическим, были мало понятны широкой массе воинов и горожан. Для них в XV веке нарождается новый литературный вид прозы — «рассказы сиделки» (отоги дзоси). Их много различных видов, часть из них переделки прежних сказок и легенд, часть - рассказы о превращениях лисицы и барсука или о чудесах буддийских божеств, часть — юмористические рассказы, где народный юмор вылился в циничную форму. Все они написаны стилем, как бы слегка подражающим старому, но в их язык вкраплено много новых оборотов и слов, чтобы сделать его понятным широкому кругу читателей. Так постепенно шла японская литература, спускаясь от высшего класса к народу.
          В XV веке в Японии создается много городов. Горожане ведут торговлю и занимаются мастерством. В это же переходное время представителями служилого сословия — самураями был создан национальный дух, и буддийскими монахами развита духовная культура народа. В XVI веке японцы впервые знакомятся с европейцами, и католичество вначале разливается широкой волной по югу Японии, приобретая на южном острове Кюсю много последователей среди феодалов и их самураев. Появляются первые переводы на японский язык басен Эзопа (Изоппу моногатари). Но потом правительство сёгуна стало преследовать христианство и, наконец, запретило его под страхом смертной казни. В эту эпоху христианство не оказало европейского влияния на японскую литературу.

-  71 -

         Могучие феодалы-даимё, властвовавшие в XVI веке, старались создать из мелких даимё союзы, чтобы этим себя усилить. На севере в Сидзуока и в новом городе Эдо выросла и окрепла власть семьи Токугава. В 1600 году Токугава Иэясу, разбив в битве при Сэкигахара своих противников, создал новую власть военной диктатуры. Оставив императора в Киото для вида, как потомка богов, он сам поселился на севере в Эдо. Его признала вся страна, и все феодалы ему подчинились. Почти на 300 лет Япония погрузилась в мирную жизнь, давшую возможность развиться японской культуре.
        Появившаяся около XIV века разнообразная литература теперь, в обстановке мирной жизни, сливалась и создавала новые формы. «Лирические драмы» (но) и ритмическое пение «Повести рода Таира» (Хэикэ моногатари) влияли на появившуюся «монодическую драму» (дзёрури) и положили основание создавшейся затем настоящей драмы (кякухон). «Рассказы сиделки» (отоги дзоси) развились в роман, на стиль которого оказали влияние «нанизанные стихотворения» (рэнга), а на сюжет — романы X века, к которым пробудился теперь интерес.
       После долгих междоусобных войн, теперь, при правительстве сёгунов Токугава, настала эпоха мира, когда феодалы, следуя примеру самих сёгунов, ревниво сохраняли и переписывали старые книги, стараясь собирать то, что было спасено от огня и меча предыдущих времен. Развитие печатания книг с деревянных досок сделало их доступными широким массам народа.
       Буддийские монахи, занимавшие в прежних правительствах ответственные посты, теперь перестают играть первенствующую роль; их сменили ученые конфуцианцы, вышедшие частью из военного сословия, частью из монашества. Конфуцианство, в толковании школы Чжу-Си, было положено в основу управления страною; другие конфуцианские школы считались еретическими и иногда даже подвергались преследованию. Буддизм же продолжал жить, главным образом, в народных массах. Правительство сёгуна, строго преследуя христианство, поощряло буддийских монахов, оставляя попрежнему в их руках образование народа.

-  72 -

      Кроме высшей придворной знати, замкнуто жившей при дворе забытого императора в Киото, в XVII веке в Японии были образованы 4 класса: военные — самураи, лучшие люди, как «цвет вишни среди многих цветов», крестьяне, которых в ту эпоху называли «богатством страны», но с которыми мало считались, и, создавший свои идеалы, давший новые веяния в литературе, класс горожан, разделенный на мастеровых и купцов. Дворяне свято хранили старые традиции; слагали попрежнему «короткие стихотворения» (танка), китайские стихи и, вместе с высшим военным классом, который им подражал во вкусах, наслаждались представлениями «лирических драм» (но) и «комедий» (кёгэн). Иной жизнью жили горожане и служилое сословие. Разбуженная мысль искала новых форм, в которых она могла бы найти свое отражение. Прежние формы не удовлетворяли чувств, которые создавались под иными влияниями и в другой обстановке. Писателями этого времени была создана богатая литература романов, поэтами написано много «юмористических стихов» (хаикаитё но рэнга), иногда по содержанию переходящих в сатиру; был создан не только драматический театр (кабуки), куда впоследствии правительство запретило ходить самураям, но и театр кукол, для которого были написаны «монодические драмы» (дзёрури).
       В это время поэзия «коротких стихотворений» (танка), следовавшая старым образцам, не дает нам ничего нового. Поэты, сделавшиеся учеными, направляли свои интересы, главным образом, на изучение старой национальной литературы, язык которой стал мало понятен. В эту эпоху поэтами были написаны многочисленные коментарии и исследования древних японских произведений. Сначала не обращавшее внимание на японскую литературу правительство сёгуна теперь призвало к себе на службу в Эдо ученого поэта Китамура Кигин, создало департамент японской поэзии и тем самым как бы стало поощрять изучение классических произведений национальной литературы.
      Холодным блеском искусственных сочетаний блещут занимающие в поэзии этого времени первое место «нанизанные стихотворения» (рэнга). Но для настоящих поэтов, придерживавшихся старых традиций, они были только за-

-  73 -

бавой или, в крайнем случае, школой, которая давала возможность подойти потом к настоящей поэзии «коротких стихотворений» (танка). В торговом городе Осака школа Данрин, привлекшая на свою сторону много поэтов, дала форме «нанизанных стихотворений» (рэнга) дальнейшее развитие и внесла новое содержание в этот род поэзии. Но отношение к этим «нанизанным стихотворениям» (рэнга) у руководящих поэтов школы Данрин было попрежнему только как к забаве, как к времяпрепровождению. Прежняя непосредственная связь «нанизанных стихотворений» (рэнга) с «короткими стихотворениями» (танка) в школе Данрин пропала. Поэты этой школы, допуская употребление слов разговорного языка и современных грамматических оборотов, порывали с прежней традицией «коротких стихотворений» (танка), тем более, что и в отношении содержания их поэзия, увлеченная темами быта горожан со всей его распущенностью, ушла от прежних заветов. «Нанизанные стихотворения» (рэнга) постепенно приходили в упадок, и лучшие поэты стали покидать ряды школы Данрин. Но для средних поэтов из городского сословия «нанизанные стихотворения» (рэнга) были чем-то серьезным, к чему они относились не как к пустой забаве. Тем не менее это не могло остановить падения этого рода поэзии.
       В XVII и XVIII веках в Японии было два литературных центра: город Осака с гаванью Сакаи, которые были представителями новых течений в литературе, здесь жил новый класс горожан стремившийся создать для себя новую литературу, — и старая столица Киото, жившая попрежнему старыми традициями, которые влияли даже на вновь появляющиеся литературные формы.
      В начале XVII века прежние повести, изменив свой характер, послужили в дальнейшем для обогащения японской драмы. Этим повестям об исторических событиях, о походах и увлечениях молодых феодалов авторы давали драматический характер, и они исполнялись певцами под аккомпанемент вошедшего тогда в моду трехструнного «самисэна». Так получила свое начало японская «монодическая драма», названная «дзёрури» в честь героини одной из этих драм. Эмоциональный стиль и романтическое со-

-  74 -

держание этих драм вызывали перед слушателем ряд картин, где внешний блеск жизни сменялся душевными страданиями героев, и горожанин, в обстановке мирной жизни, лелеял воспоминания о прежних битвах и былых набегах. К «монодическим драмам» (дзёрури) японцы присоединили представления кукол и создали театр, которому равного нет. Кукла, благодаря стилизации игры, давала возможность писателю сказать многое такое и в такой сильной форме, в какой бы он не мог себя проявить, если бы писал это для живого актера. Тексты «монодических драм» (дзёрури) и теперь доставляют при чтении огромное наслаждение как своей ритмической прозой, так и изящным стилем, красивыми сравнениями, в которые вылилось человеческое чувство.
      В это же время в Киото начала развиваться японская драма. В наспех сколоченном балагане, устроенном на гладких гальках русла реки Камо, танцовщица Окуни мимически передавала некоторые известные японские песни. Затем вместе со своим партнером, опустившимся самураем Нагоя Сандзабуро, и со своими учениками она стала изображать переделанные ими на более простой разговорный язык некоторые «лирические драмы» (но). Это сочетание песни и танца, получившее название «кабуки», дало начало дальнейшему развитию японского театра.
     Мирное течение городской жизни, улучшение ее материальной стороны, ослабление военного террора, который в начале XVII века давил японское общество — все это дало возможность в конце этого столетия пышно расцвести японской культуре. Конец XVII в., известный в Японии под названием «эпохи годов Гэнроку», дал целый ряд талантливых ученых, блестящих художников, много посвятивших времени декоративному и прикладному искусству, и прекрасных писателей, увлекающих нас своим изящным стилем. В эту эпоху жизнь принимает яркие и блестящие формы и своей внешностью прельщает нас до сих пор. Проза «эпохи Гэнроку», порывая с некоторыми старыми традициями, создает новые формы. Пусть содержание иногда кажется нам мелким, но внешняя форма всегда сверкающе прекрасна. Поэзия «нанизанных стихотворений» (рэнга), которая в школе Данрин пришла в упадок и стала увле-

-  75 -

каться игрою слов, а иногда даже плоскими остротами, теперь оставляет описание городского быта и стремится к лирическому содержанию. «Начальная строфа» (хокку) черпает свое вдохновение в настроениях природы и дает в 17-слоговой форме подлинные художественные произведения.
      Поэт Басё слагает «начальные строфы» (хокку) и эту форму в 17 слогов делит на две строфы, где верхняя служит фоном для лирического настроения вечного путника, поэта полу-монаха. Он всем близкий и всем чужой, он вечный странник, постоянно находящийся в пути,—и это настроение отразилось в его поэзии, где он воспевает природу. Прежние вычурные формы были оставлены, его стихи написаны простым и ясным языком — как «начальные строфы» (хокку), так и «нанизанные стихотворения» (рэнга). Но за этой простотой, за этим умением расставить всем знакомые слова в новом порядке, чувствовался его подлинный талант. В его поэзии вновь появляется описание видов родной природы, которая, после «Сборника многих поколений» (Ман-ёсю), была забыта позднейшими поэтами, жившими в городах. Чем-то новым и сильным повеяло на людей этой эпохи от маленьких стихотворений Басё, где он описывает или шумные волны реки, собравшей в себя воду майских дождей, или картины далекого севера, где ночью шумит бурное море и перекинувшийся через него млечный путь упирается в остров Садо, который маячит на горизонте. Эпитеты у Басё всегда просты; подмечая характерную особенность изображаемого, они лишены нарочитости и блеска эпитетов прежних поэтов. Часто в его поэзии обыденные слова поражают нас своим необыденным сочетанием. И за всеми этими стихотворениями вы чувствуете личность Басё с душою, стремящейся к самосозерцанию и углубленной в природу. В прозаических произведениях у него тот же сжатый стиль, создавшийся под влиянием «нанизанных стихотворений» (рэнга) с их суггестивным характером. Прекрасным образцом прозы Басё служит его описание путешествия «На север по узкой тропе» (Оку но хосомити), где одно описание природы лучше другого.
      Другой лик являет нам литература того времени романами Саикаку. В них отразился шумный город Осака и пол-

-  76 -

ная удовольствий жизнь купцов, протекавшая в «зеленых домах» в обществе образованных куртизанок и певиц-гейш. Таким же зеркалом этой жизни служила японская гравюра на дереве школы «Укиёэ», которая нас не отталкивала своим содержанием, а прельщала ритмом своих линий, красотой колорита и своей композицией; первыми ею увлеклись французы и к ней приобщили Европу, но японцу высшего общества она была непонятна и художественно неприемлема; для него это грубый лубок с низким и недостойным искусства содержанием. С романами эпохи Гэнроку вышло иначе. Японский горожанин не чувствовал в содержании отсутствия глубины, и сюжеты из жизни публичных домов с поверхностным описанием чувств людей, проводящих все свое свободное время с куртизанками, его не обижали; его увлекал ритм речи, колорит языка таких писателей, как Саикаку, и доставляли наслаждение тонкие наблюдения и изящное описание знакомой жизни. Англичане, которые начали изучать японскую литературу, не оценив сочности языка, красоты ритма и стиля, отвернулись от этих романов за их содержание, считая, что это одна порнография: несправедливое обвинение, брошенное поверхностным читателем-европейцем, подходящим к чужому со своими узкими взглядами. Роман Саикаку «Жизнь женщины» (Итидаи онна)—это повесть жизни, рассказанная старухой-японкой. Язык романа разработан и продуман до мелочей; фразы сплетаются сложным рисунком, местами пропущены слова, чтобы усилить впечатление; намеки, которые делает автор, словно мазки на картине, привлекают наше внимание. Усталый и пресыщенный горожанин хотел пряности наслаждений, и этот искусственный стиль был создан писателями, вышедшими из городской среды, для описания тогдашней красочной жизни. В своих описаниях Саикаку иногда доходит до мельчайших подробностей реализма и острыми наблюдениями напоминает французских писателей-натуралистов.
      Такое же отражение жизни города Осака, но в иных формах, создает Тикамацу Мондзаэмон. В лице талантливого певца Такэмото Гидаю он нашел исполнителя, который дал ему возможность довести «монодическую драму» (дзёрури) до ее высшего совершенства. Его называют иногда

-  77 -

японским Шекспиром — это неверно; такой глубины у Тикамацу нет, он не погружается в пучины души человека, его больше привлекают к себе мельчайшие изменения и колебания настроений и переживаний японцев. В его «монодических драмах» (дзёрури) перед нами развертываются чеканным и тонким узором все оттенки настроений людей этой эпохи, и мы не можем ему отказать в знании психологии молодых самураев, купцов, их жен, куртизанок и других. Тикамацу писал для кукол-актеров, и это давало ему возможность многие вопросы ставить крайне остро и в моменты драматического под'ема делать язык подобным раскаленному железу, льющемуся из горна бушующих страстей. Он никогда не мог бы писать таким языком, если бы его драмы предназначались для живых актеров. Чтобы выявить свои взгляды, Тикамацу облекал свои мысли в формы исторической драмы, но в них были только имена и костюмы исторических личностей, а слова и чувства принадлежали эпохе Гэнроку. В бытовых драмах, написанных на злободневные темы, где катастрофа кончалась взаимным самоубийством любовников, мечтавших сидеть в раю вместе на одном лотосе, он выявлял свое знание души человека и свой талант, как стилист. Описание пути, по которому двое влюбленных идут к смерти, считается лучшим образцом стиля Тикамацу. Со смыслом текста, в котором говорится о переживаниях влюбленных, сливаются названия мостов, перекинутых через многочисленные каналы города Осака; получается постоянная игра слов, которая едва улавливается, но зато у слушателя, кроме содержания текста, идет второй поток ассоциаций, связанный с названием мест и вызывающий в нем впечатление, словно он идет вместе с влюбленными по знакомым местам. Этот прием стиля создавал наростание настроения. В одной из драм Тикамацу, когда идет разговор о том, кто должен придти, и о том, что может случиться, подбором слов, их ритмом, созвучием гласных Тикамацу готовит слушателя и дает нужное настроение для восприятия того, что должно случиться. Такая разработка стиля воспринималась японцами, как высокое художественное достижение, и доставляла им эстетическое наслаждение.
      «Монодические драмы» (дзёрури), достигшие при Тика-

-  78 -

мацу высшего развития, после него начинают приходить в упадок. У следующих писателей мы не встречаем уже той цельности и того единства развития, которыми отличаются произведения Тикамацу. Их увлекают детали, возможность создания эффекта, и часто деталь развивается в ущерб всему построению драмы. «Монодические драмы» Такэда Идзумо, хотя и написаны прекрасным стилем, но уступают творениям Тикамацу; в их языке нет той силы, нет тех тончайших переходов от одного настроения к другому, отсутствует непосредственность, и цельность нарушена вставным элементом, который внесен автором только для того, чтобы использовать то или другое драматическое положение. Часто интересным бывает одно лишь действие, которое делалось любимым, и его постоянно ставили, а другие предавались забвению. Потом в Эдо стало даже обычаем давать отдельные действия разных «монодических драм» (дзёрури).
       С середины XVIII века и до 90-х годов под'ем, охвативший японскую литературу, спадает. Жизнь в Осака, Киото мельчает, и молодая столица Эдо привлекает к себе все литературные силы. «Нанизанные стихотворения» (рэнга) большинства поэтов этого времени—это перепевы прежних тем, которые застыли в старых формах и потеряли подлинную ценность поэзии. Ученики Басё не сумели сохранить всего того, что им оставил их талантливый учитель. Из поэтов, посвятивших себя «начальным строфам» (хокку), мы не можем не отметить художника Бусона, поэзия которого отличается своею живописностью. Он влил в краткую форму «начальных строф» (хокку) весь видимый мир, воспринимаемый им, как гармония красок. Представитель импрессионизма, он в 17 слогов влагает лишь момент жизни. Ритм его строф частый и быстро меняющийся, а слова насыщены содержанием и понятны лишь тем, кто хорошо знает японскую природу и японскую жизнь. Одной черточкой, одним намеком он стремится дать изображение; все остальное, нехватающее, пропущено, и читатель должен сам дополнить остальную картину. Сравнения Бусона отличаются сложностью, в них нет той прозрачности и неподдельной простоты, которые так подкупают в поэзии Басё. Но «начальные строфы» (хокку) Бусона так картинны, так

-  79 -

ярки по краскам, что редко у кого из японских поэтов пестрота японской природы с ее цветами, осенней листвой, мягким, быстро тающим голубым снегом и полосами молочного весеннего тумана, изображены с таким мастерством и любовью.
       Вместе с постепенным переходом культурного центра в Эдо произошли и некоторые изменения в литературных вкусах общества. Служилому сословию, которое жило со своими феодалами, несшими службу при сёгуне в Эдо, были более понятны рыцарские романы, исторические повести, сказки, чем бытовые романы купеческого сословия мало знакомого города Осака. Появились книги занимательной литературы, близкой по содержанию к рыцарским романам, богато иллюстрированные лучшими граверами школы «Укиёэ». Потом и среди этой литературы стали преобладать любовные повести, где темой были увлечения жителей молодой столицы Эдо местными красавицами-куртизанками.
       Уэда Акинари своими произведениями намечает новое течение в прозе. Его стиль создался под влиянием романов середины XVIII века, называемых «Хатимондзиябон», т. е. книгами издания фирмы Хатимондзия в Киото. Написанные на языке горожан Киото, эти книги по стилю представляли собою слияние стиля Саикаку, с его склонностью к подробным описаниям, со стилем драм Тикамацу, с их психологическим оттенком. Поэтому в прозаических произведениях Уэда Акинари много киотоских слов, а начала некоторых повестей напоминают произведения Саикаку. Но сюжеты у него иные. Он их часто заимствует из китайских романов, облекая в японскую форму и давая таким повестям дидактический характер. С этого времени в японскую литературу снова внедряется переделка китайских сюжетов и начинает звучать нота морали.
       В конце XVIII века город Эдо сделался центром всей культурной жизни, и здесь стала развиваться новая проза и возродилась на время забытая национальная поэзия «коротких стихотворений» (танка). Увлечение древними книгами, знакомство со стихами «Сборника многих поколений» (Ман-ёсю) создали во главе с Мабути школу поэтов, которая подражала древним образцам. Но эта подделка под старое не питалась подлинным поэтическим вдохнове-

-  80 -

нием; язык был нарочито архаичен, и стихотворения пестрили неправильно понятыми древними словами. Этот же интерес к забытой поэзии послужил толчком к возникновению новой школы поэтов, выразителем взглядов которой был Китамура Кигин, считавший образцом стихотворения «Сборника новых и старых японских стихотворений» (Кокинвакасю). В своих сочинениях по поэтике он осуждал школу Мабути за ее стремление к архаизму. Но эта поэзия не задевала струн души японского общества того времени и оставалась в ученой среде исследователей японской литературы.
       Романы и повести, печатавшиеся в большом количестве экземпляров, все шире распространялись среди населения Эдо и делались достоянием масс. Правительство сёгуна, состоявшее из строгих конфуцианцев, следивших за моралью народа, стало карать тех писателей и художников, которые высмеивали могущественных феодалов, родственников сёгуна, или подробными описаниями любовных сцен нарушали границы дозволенного.
       Вместо прежних небольших книг с их многочисленными иллюстрациями, где текст как бы служил к ним об'яснением, а тема строилась на внешних событиях, теперь возникают более серьезные книги с самостоятельным содержанием, которым дается название «книг для чтения» (ёмихон).
       Принадлежащие к этому роду произведений романы Санто Кёдэна написаны с оттенком морали и скрывают в себе дидактический тон. Интересное, с рядом драматических моментов, содержание, вплетенное в сложное построение темы, держит напряженным внимание читателя. Стиль Санто Кёдэна прост. Его речь бежит ровным потоком. в построении фраз нет запутанной вычурности, и мысль не скрывается за литературными намеками. Он повествует нам художественной прозой, близкой к разговорной речи, об исторических событиях, об интригах при дворах феодалов, о битвах, о самоубийствах, о кражах и продажах людей, и своими сюжетами становится популярным среди японцев, всегда любивших читать об исторических событиях и о жизни самураев.

-  81 -

       Художественно стоят выше и эстетически более ценны романы его ученика Кёкутея Бакина, который, правда, не был психологом и не знал непосредственных наблюдений над душевною жизнью, проводя все время за чтением книг и черпая в них свое вдохновение, но зато отличался прекрасными описаниями и ритмическим стилем. Свойственный японской речи ритм в 5 и 7 слогов разбивает прозу Бакина на равные такты, и старые формы классического языка сливаются, словно звуки забытых, но знакомых мотивов. с ученым языком, который ново звучит своими книжными оборотами и выражениями, заимствованными у китайских романистов. Монотонность, которая могла бы возникнуть от чередования 5 и 7 слогов, нарушается подбором в словах известных гласных. Такой стиль художественной прозы, далекий от случайных оборотов разговорной речи, прельщал большинство японцев, и образованные люди с любовью читали Бакина, ценя его слог. По содержанию своих романов Бакин близок к Санто Кёдэну; его герои — или феодалы и самураи предыдущих эпох, или, если это романы, переделанные с китайского,—рыцари срединного государства. Бакин писал романы и на современные темы, где описывал японский быт, но эти романы не были лучшими среди его произведений. Японцы увлекаются им и сейчас, хотя многое в его творчестве кажется наивным, и построение темы смущает читателя своим сложным и искусственным замыслом. Японцами больше всего ценится художественный стиль его произведений, который безжалостно губит неопытный переводчик-европеец.
      С XIX веком в японскую литературу приходит комический роман, написанный на говоре Эдо. Дзиппэнся Икку повествует нам, как два уроженца Эдо путешествуют «на своих двоих по приморской дороге» (Токаидотю хидзакуригэ) из столицы сёгуна в Киото. В этом произведении, где то один, то другой из героев слагает юмористические стихи на разные случаи, отразился юмор столичного жителя Эдо, остроумного, быстрого на язык, со склонностью над всем посмеяться. На каждом постоялом дворе эти два весельчака что-либо подмечают, или с ними случается какое-нибудь комическое приключение, вызывающее у читателя смех. Язык их, хотя и вульгарен, но дышит таким

-  82 -

неподдельным юмором, что заражает читателя, заставляя его забыть распущенность автора.
      В это же время на говоре Эдо Сикитэи Самба пишет две больших повести: «Модная парикмахерская» (Укиёдоко) и «Модная баня» (Укиёбуро), где перед читателем проходят типы людей среднего класса столицы сёгуна. Метко подмечен характер эдосцев, их юмор, их умение понять все с полуслова и их нежелание входить в сущность слишком глубоко. Язык прост, и в нем звучит дробный ритм жизни мастеровых, мелких купцов, бедных ученых, которые охотно болтают, встретившись в бане или в парикмахерском зале. Жизнь этих людей развертывается перед нами без всяких прикрас, облаченная только в тонкий юмор, который влечет нас к ней.
      Мы могли бы назвать еще много имен и указать не мало произведений литературы этой эпохи, которые в художественном переводе дали бы нам возможность шире взглянуть на людей и насладиться новыми мелодиями, транспонированными на родной нам язык.
      С середины XIX века Япония, под давлением сложных политических явлений во внутренней жизни и разбуженная выстрелами пушек «черных» военных чужеземных кораблей, должна была пустить на «землю богов» презираемых ею иностранцев, которыми она потом увлеклась, оставляя иногда в стороне даже свое хорошее. Теперь Япония нам ближе, и хотя по языку она осталась восточной, неизменно сохраняя иероглифическое письмо, но свое мышление она отравила мыслями Запада, пытаясь слить вновь полученную культуру с тем, что осталось у нее от мудрости седого Востока. В 1868 году после уничтожения военной власти сёгуна и реставрации могущества императора, жившего до того времени замкнуто и в нищете во дворце в Киото, европейская культура хлынула широким потоком и снова, как более 1000 лет тому назад, вся Япония была затоплена чужеземным влиянием. Сначала японцы увлекались материальной культурой, заимствуя все, что могла им дать цивилизация Старого и Нового Света, уделяя мало внимания ценностям чужого духа. Они его сначала даже боялись, не желая потерять старых основ и устоев, но потом стали знакомиться не только с христианством,

-  83 -

но и с современными западными мыслителями, которых