Cтатьи о хайку Статьи

                                                                О тексте

         На сегодня это, вероятно, самая ранняя полная статья в Интернете о японской литературе. Она взята из VIII августовского номера журнала «Изящная литература». Журнал издавался под редакцией П. И. Вейнберга и выходил в свет каждый месяц с 1883 по 1885 год. В последний год издания в журнале была введена новая рубрика «Современное Обозрение». Именно в этом отделе была и размещена статья «Народный эпос и лирика в Японии». Загадка этой статьи, как и многих подобных ей, в установлении имени переводчика, так как нигде о нем нет даже косвенных данных. В VII (июльском) номере за 1885 год имеется следующее указание:
        «В журнале «Изящная литература» участвуют переводами и оригинальными статьями
следующие писатели:

П. Д. Боборыкин,
В. П. Буренин,
Максим Белинский,
Э. К. Ватсон,
А. И. Введенский,
Д. В. Григорович,
В. М. Гаршин,
В. Р. Зотов,
А. П. Зенкевич,
А. Г. Каррик,
Д. А. Коропчевский,
В. А. Крылов,
Д. Л. Михайловский,
А. Н. Островский,
А. И. Пальм,
Я. П. Полонский,
А. Н. Плещеев,
М. Е. Салтыков (Щедрин),
М. К. Цебрикова
и др.

        Буду рад любой помощи в разрешении этой и подобных ей загадок, касающихся первых двойных переводов японской литературы.
         На  http://stihi.ru/2011/06/18/696 стоит несколько адаптированный под сайт текст. Здесь же статья приведена полностью на дореволюционном языке.

     «18» июня  2011 г                                                                                    Игорь Шевченко

*****************************************************************************
                                           ГОДЪ             1885.              ТРЕТИЙ.

                                                             ИЗЯЩНАЯ

                                                           ЛИТЕРАТУРА

                                                              ЖУРНАЛЪ

                                ЛИТЕРАТУРЫ, НАУКИ И ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ.

                                                                     -------------
                                                                           VIII

                                                                     АВГУСТЪ
                                                                     -------------

                                                           САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
                                 Типо-Литографiя  А. Е. Ландау, Офицерская 17.
                                                                    ЖУРНАЛЪ
                                                                             1885.

                                                                         - 271 -

                                                    СОВРЕМЕННОЕ ОБОЗРѢНIЕ.

                                                                        -------------

                                         НАРОДНЫЙ ЭПОСЪ И ЛИРИКА ВЪ ЯПОНIИ.

    Только чуткiя, впечатлительныя натуры способны передать народный эпосъ во всей его первобытной чистотѣ. Подъ рукой критически настроенныхъ людей обыкновенно теряется цѣломудренная свѣжесть этого эпоса; собиратель народныхъ сказанiй долженъ сохранить у себя сердце и глаза ребенка. Таковы были Гриммы, которые въ предисловiи къ своей книгѣ «Нѣмецкiя Сказки» говорятъ слѣдующее: «Собиратель народныхъ сказанiй въ душѣ вполнѣ вознаграждается за свой трудъ, и его радость, при открытiи новаго сокровища въ области эпоса, подобна чистой радости ребенка, находящаго среди мха и кустарника гнѣздо какой либо птички».
    Примѣру Гриммовъ старается слѣдовать Давидъ Браунъ, посвятившiй ихъ памяти свой, недавно появившiйся трудъ: «Собранiе японскихъ сказокъ и былинъ» *). Въ этой книгѣ открывается особый мiръ, полный оригинальной прелести въ видѣ дивнаго смѣшенiя дѣтской простоты и рѣдкой фантазiи, мiръ, въ который чѣмъ болѣе вглядываешься, тѣмъ охотнѣе смотришь его. Въ этихъ сказкахъ и былинахъ ясно рисуются характерныя черты племени, которое, благодаря уму и любознательности, далеко опередило другiя племена монгольской расы и уже давно привлекаетъ наше вниманiе. Кромѣ того, помимо возможности составить себѣ понятiе о характерѣ и мipo-
____________
*) Japonische Maerchen und Sagen gesammelt von David Braun. Leipzigs, 1885.

                                                               - 272 -

воззрѣнiи японцевъ, названная книга даетъ богатый матерiалъ для дальнѣйшей разработки сравнительной мифологiи. Для встрѣчающихся здѣсь разсказовъ легко найти многочисленныя аналогiи въ сагахъ другихъ народовъ, и это обстоятельство указываетъ на духовную связь между различными народностями, развивающимися вполнѣ самобытно—связь, которая едва уловима безъ изученiя сравнительной мифологiи.
     Не смотря на эти аналогiи, японскiя сказки носятъ конечно на себѣ особый мѣстный отпечатокъ. Такъ, мы находимъ здѣсь бездѣтную чету, которой по ея горячей молитвѣ посылается сынъ и посылается весьма оригинальнымъ образомъ: онъ приплываетъ въ персикѣ, когда мать его моетъ бѣлье. Дитя растетъ и, какъ настоящiй сказочный герой, отправляется искать сокровищъ для своей бѣдной семьи. На дорогѣ къ нему присоединяются собака, обезьяна и фазанъ, съ которыми онъ дѣлить свой скудный завтракъ — колобки изъ просяной муки. Съ помощью своихъ новыхъ друзей герой побѣждаетъ короля духовъ въ его дворцѣ, а дочь его беретъ себѣ въ жены и возвращается домой.
    Животный эпосъ встрѣчается очень часто: въ сборникѣ мы находимъ очень милые и нерѣдко полные юмора разсказы о взаимной любви двухъ представителей кошачьяго мipa, о свадьбѣ свѣтляковъ, о враждѣ обезьяны и крабба и пр. Иногда въ сказкѣ объясняются особенности разныхъ животныхъ, напр. почему акалефы не имѣютъ скорлупы. Лягушка, крыса, змея, лисица, также находятъ здѣсь свою иcтopiю; между прочимъ, лисица никогда не выставляется такой хитрой, какъ въ нашихъ сказкахъ, кромѣ особаго типа лисьей породы, Тануки, который является оборотнемъ и чародѣемъ. Люди въ японскихъ сагахъ дѣлятся на двѣ категорiи — злыхъ и добрыхъ; неправда и гордость всегда наказываются, а скромность и доброе сердце награждаются.
    Честному и простодушному человѣку въ примѣрахъ японскаго эпоса всегда выпадаетъ счастье, котораго хитрый и жад-

                                                               - 273 -

ный, не смотря на всѣ старанiя, не можетъ достигнуть. Это положенiе особенно мило иллюстрируется сказочкой «Бородавка и Лѣсные Духи». Въ одной деревнѣ жили два человѣка; одинъ, не смотря на бѣдность—вѣчно веселый, другой — постоянно злой и завистливый. У того и другого была безобразная бородавка на щекѣ, только у одного на правой, а у другого на лѣвой: веселый не обращалъ вниманiя на свою бородавку; злой же очень тяготился ею. Однажды веселый пошелъ въ лѣсъ нарубить дровъ, тамъ онъ былъ застигнуть непогодой и нашелъ убѣжище въ дуплѣ стараго дерева. Случилось такъ, что лѣсные духи, справлявшiе въ ту ночь свой шабашъ, нашли его въ дуплѣ. Веселый старикъ пришелся имъ по душѣ, и они взяли съ него обѣщанiе снова прiйти въ лѣсъ, а чтобы закрѣпить это обѣщанiе, сняли съ его щеки бородавку и оставили ее у себя въ видѣ залога. Когда веселый возвратился домой, злого взяла зависть, и онъ тоже отправился въ лѣсъ, разсчитывая освободиться отъ бородавки. Но лѣснымъ духамъ злой не понравился, и они, вмѣсто того, чтобы снять съ его щеки несносное украшенiе, приставили къ его другой щеке ту бородавку, которая была снята у веселаго.
    Въ числѣ болѣе или менѣе однородныхъ сказокъ выдается одна, очень грацiозная, про молодого рыбака, которому удалось проникнуть во дворецъ морской царевны. Съ этой царевной онъ долго жилъ въ счастьѣ и довольствѣ, пока, движимый какой-то непонятной тоской по родинѣ, не задумалъ возвратиться на землю. Весело приближается онъ къ родной деревнѣ; видя дымъ, выходящiй изъ трубъ, видя соломенныя крыши хижинъ, слыша голоса дѣтей и звонъ кото *), онъ громко выражаетъ свою радость. Но чѣмъ далѣе онъ подвигается, тѣмъ тоскливѣе бьется его сердце. Все кругомъ сильно измѣнилось, на встрѣчу не попадается ни одного знакомаго человѣка. Вотъ онъ подходить къ дому своихъ родителей... никто ничего не знаетъ о нихъ. Онъ спѣшитъ на кладбище и
____________
*) Нацiональный струнный инструментъ.

                                                                - 274 -

тамъ находитъ ихъ могилы; вглядываясь въ сосѣднiя надписи, онъ въ ужасѣ узнаетъ, что со времени его ухода въ морское царство протекло уже триста лѣтъ. Несчастный рыбакъ тащится прочь отъ могилъ и, проходя мимо одного ручья, видитъ въ немъ свое старческое изображенiе. Вскорѣ онъ успокоивается въ объятiяхъ смерти.
    Смертный не можетъ безнаказанно видѣть лице богини. Справедливость такого положенiя между прочимъ испыталъ на себѣ одинъ дровосѣкъ въ одной изъ сказокъ, вывезенныхъ изъ Китая. Преслѣдуя лисицу (въ другихъ варiантахъ той же сказки, вмѣсто лисицы, героя завлекаетъ въ лѣсъ своимъ пѣнiемъ птичка), дровосѣкъ углубился въ бамбуковую чащу и достигъ зеленой поляны, на которой двѣ дивно-прекрасныя женщины играли въ шахматы. Пока онъ въ восхищенiи созерцалъ ихъ, время летѣло съ ужасающей быстротой. Наконецъ онъ хочетъ возвратиться домой, но... колѣна его сгибаются, какъ разбитыя. Онъ хочетъ опереться на свой топоръ — топоръ разсыпается въ пыль. Склонивъ голову, дровосѣкъ видитъ длинную сѣдую бороду, спадающую на его грудь... Оказывается, что семь человѣческихъ вѣковъ протекли съ той поры, какъ онъ вошелъ въ лѣсъ.
    За сказками слѣдуютъ басни, едва различимыя отъ первыхъ въ тонѣ—только мораль здѣсь выставляется яснѣе. Особеннаго вниманiя заслуживаютъ: «Крысы и ихъ дѣти» и «Каменотесъ». Это варiацiи одной и той же темы: всегда надо довольствоваться тѣми  условiями жизни, какiя даровала судьба.
    Эти сказки и басни вводятъ насъ въ созерцанiе жизни низшихъ слоевъ народа. Дѣйствiе происходитъ въ деревнѣ, лѣсу, полѣ или на большой дорогѣ, при чемъ истинно восточной и грацiозной обстановкой являются бамбуковая или кедровая роща, или цвѣтокъ лотоса среди тихаго пруда.
    Въ другiя высшiя сферы вводить насъ религiозный и героическiй эпосъ. Хижина сельскаго жителя уступаетъ мѣсто храму или дворцу. Религiозный эпосъ, полный необыкновен-

                                                             - 275 -

ной фантазии, олицетворяющей силы природы и создающей крайне оригинальныя хитросплетенiя вымысла, даетъ возможность составить себѣ понятiе о мировоззрѣнiи народа. По понятiямъ японцевъ о мiрозданiи, первое божество родилось изъ гигантской тростниковой почки, выросшей среди первоначальнаго хаоса. За этимъ божествомъ стали появляться цѣлыя поколѣнiя боговъ, а прежде всѣхъ—богиня солнца, Аматеразу (или Теньодайинъ), главное божество японцевъ и праматерь царскаго рода. Въ то время, какъ она съ необъятной высоты правитъ судьбами мipa, на землѣ, среди людей, живутъ божества счастья, которыя бодрствуютъ надъ вѣрующимъ человѣчествомъ и надъ тѣмъ домомъ, гдѣ имъ воздается почетъ. Эти божества (шесть боговъ и одна богиня) надѣлены каждое особенными аттрибутами, и каждое имѣетъ свою сферу дѣйствiя. Богиня Бентенъ даруетъ красоту и счастливую любовь; ей посвящены многочисленные храмы, часто расположенные посреди живописнаго пруда, гдѣ лѣтомъ легкiй вѣтерокъ колеблетъ цвѣтокъ лотоса.
    Въ своихъ сказкахъ народъ охотно отрѣшается отъ заботъ повседневной жизни. Здѣсь онъ рисуетъ себѣ картины безпечальнаго быта — картины или часто матерiалистическiя, какъ, напр. въ сказкѣ о странѣ тунеядцевъ, или идеалистическiя, какъ, напр. въ разсказахъ о счастливыхъ островахъ. У японцевъ есть также саги о странѣ, гдѣ воздухъ вѣчно наполненъ благоуханiемъ цвѣтовъ и музыкой, гдѣ жизнь проходитъ въ танцахъ, въ бесѣдахъ съ умными людьми и въ общенiи съ прекрасными женщинами—и смерть здѣсь не имѣетъ власти.
    Съ основанiя японскаго государства первымъ королемъ Японiи, Имиму Тенно, въ 660 г. до нашей эры, мифъ начинаетъ переходить въ героическiй эпосъ, гдѣ сквозь сказочную оболочку уже просвѣчиваетъ историческая истина. Герои какъ бы принимаютъ на себя функцiи старыхъ боговъ и являются въ представленiи народа въ нечеловѣческихъ гигантскихъ

                                                             - 276 -

образахъ. Часто сверхъестественный случай или сновидѣнiя опредѣляютъ ихъ дѣятельность. На пути ихъ встрѣчаются демоны и чудовища, принимающiе въ борьбѣ разнообразные образы: исполинскаго паука, котораго герой усыпляетъ рисовымъ виномъ и затѣмъ убиваетъ, или страшилища съ головой обезьяны, туловищемъ тигра и съ змѣей вмѣсто хвоста — страшилища, которое падаетъ отъ стрѣлы героя, пущенной прямо въ глазъ. Иногда злые духи принимаютъ видъ прекрасныхъ женщинъ, чтобы погубить героя. Въ ряду богатырей выдѣляется любимый герой японцевъ—Яматоке, надѣленный всѣми качествами, которыя народъ особенно цѣнитъ, и преимущественно беззавѣтной храбростью. Впрочемъ у японцевъ и хитрость не находится въ пренебреженiи.
    Подобно тому, какъ мифъ постепенно перешелъ въ героическiй эпосъ, этотъ послѣднiй превратился въ историческую сагу, гдѣ уже историческiй моментъ выступаетъ ясно и лишь слегка прикрывается вымысломъ.
   Шестое отдѣленiе сборника заключаетъ въ себѣ легенды, не очень многочисленныя. Здѣсь разсказывается о жрецахъ и монахиняхъ, молитвы которыхъ чудеснымъ образомъ исполняются; о распространенiи выросшаго рядомъ съ древней мѣстной религiей буддизма; о священныхъ животныхъ Японiи. Интересную аналогiю съ одной нѣмецкой сагой представляетъ разсказъ о колоколѣ, зеркальная поверхность котораго собирается въ складки всякiй разъ, когда въ нее смотрится тщеславная женщина.
    Между «мѣстными сагами», которыя было бы вѣрнѣе причислить къ сказкамъ, особенно выдается разсказъ о купающейся богинѣ. Одинъ молодой рыбакъ похитилъ у этой богини во время ея купанья платье, сотканное изъ перьевъ, и она, чтобы воротить свое одѣянiе должна была обѣщать рыбаку протанцовать передъ нимъ.
    Послѣднiй отдѣлъ сборника наполняютъ сказанiя о привидѣнiяхъ; такихъ сказанiй въ Японiи встрѣчается множество.

                                                                   - 277 -

Мертвые являются или мстить своимъ убiйцамъ, или требовать того, что’ имъ не было оказано при жизни. Въ одномъ изъ такихъ сказанiй молодые люди вечеромъ передаютъ другъ другу страшныя исторiи о привидѣнiяхъ, и самый смѣлый изъ нихъ обязуется перейдти безъ помѣхи одно болото, пользующееся весьма дурной славой; но когда онъ хочетъ исполнить свое намѣренiе, привидѣнiя наказываютъ дерзкаго, дѣлая его совершенно лысымъ.
    Своеобразное проявленie народнаго духа заключается въ японской поэзiи, насколько о ней можно судить по книгѣ Р. Ланге: «Древне-японскiя весеннiя пѣсни, переведенныя изъ сборника Кокинвакашу» *). Введенiе къ этой книгѣ даетъ понятiе о происхожденiи, содержанiи и характерѣ сборника, который быль составленъ въ 10-мъ столѣтiи послѣ P. X. по повелѣнiю императора; въ него вошли лучшiя произведенiя цвѣтущаго перiода японской лирики. Сборнику было предпослано предисловiе поэта Цураюки, гдѣ этотъ послѣднiй высказываетъ свое мнѣнiе о сущности и началѣ поэзiи, а вмѣстѣ съ тѣмъ даетъ и критическую оцѣнку какъ старыхъ поэтовъ, такъ и современныхъ ему. Вотъ нѣкоторыя положенiя Цураюки:
    «То, что’ называется поэзiей, имѣетъ начало въ ощущенiи человѣка, которое онъ стремится выразить въ словахъ. Отношенiя человѣка къ природѣ и себѣ подобнымъ многоразличны, и когда онъ хочетъ передать ихъ, хотя бы напр. чисто физическiя ощущенiя, въ словахъ — онъ создаетъ поэтическое произведенiе. Поющая на вѣткѣ угуйзу **), квакающая въ водѣ лягушка—тоже выражаютъ свои ощущенiя, и это можно также назвать поэзiей. Вообще, нѣтъ живого существа, которое не было бы способно къ поэзiи».
    О современной ему лирикѣ поэтъ говоритъ:
____________
*) Altjapanische Fruehlingslieder aus der Sammlung Kokinwakashu R. Lange
**) Угуйзу въ японской лирикѣ занимаетъ мѣсто нашего соловья.

                                                                     - 278 -

    «Люди теперь стали легкомысленными и жадными до удовольствий; произведенiя же поэзiи лишены глубокаго содержанiя и только возбуждаютъ чувственность. Поэзiя теперь упала такъ низко, что ея образчиковъ нельзя показать въ сколько-нибудь приличномъ обществѣ. Но такъ быть не должно».
    Для тѣхъ поэтовъ, которые выступаютъ въ сборникѣ, имѣются краткiя характеристики. Такъ, объ одномъ говорится: «его языкъ не способенъ выразить всю силы его чувствъ: это все равно, что увядшiй цвѣтокъ, который еще сохранилъ запахъ; но уже потерялъ цвѣтъ»; о другихъ приводится такое мнѣнiе: «его произведнiя не безъинтересны, но нѣтъ изящества въ способѣ выраженiя: это похоже на старика, который со связкою дровъ на спинѣ садится отдохнуть подъ цвѣтущимъ деревомъ». Объ одной поэтессѣ говорится: «она кажется меланхоличной и нежной, что’ для женщины нисколько не удивительно; ея поэзiя походитъ на прекрасную женщину въ траурѣ».
    Въ сборникѣ Кокинвакашу находится до тысячи произведенiй поэзiи; изъ нихъ Ланге перевелъ только небольшую часть—весеннiя пѣсни. Это—короткiя стихотворенiя, которыя въ двухъ строкахъ заключаютъ въ себѣ начало и конецъ, причину и дѣйствiе, образъ и противоположенiе. Нѣжность чувства и грацiя формы составляютъ ихъ неотъемлемое качество. Пониманiе природы, которое замѣчалось въ сказкахъ, замѣчается и здѣсь. Всѣ ея голоса и движенiя, лишь только она пробудится отъ зимняго сна, подслушиваетъ очарованный японецъ, вдыхая весеннiй воздухъ, полный дивнаго обаянiя, и радуясь каждой древесной почкѣ, каждому распускающемуся цвѣтку. Темы пѣсенъ обозначаются заглавiями въ родѣ такихъ: «сложено въ день прихода весны»; «о снѣгѣ, который покрываетъ деревья»; «о смоковницѣ въ весеннюю ночь»; «сложено такимъ-то, когда онъ при крикѣ дикаго гуся вспомнилъ о своемъ далекомъ другѣ»; «сложено такой-то, когда

                                                                   - 279 -

она, больная и унылая, дома за занавѣской сидѣла и увидѣла падающiе съ ощипанной вишневой вѣтки цвѣты», и т. п. Въ этихъ стихотворенiяхъ весна рисуется во всѣхъ фазахъ—отъ перваго ея дуновенiя, до увяданiя весеннихъ цвѣтовъ. Пѣвицей весны въ Японiи служитъ угуйзу, которая особенно любитъ пѣть на вѣтвяхъ смоковницы среди ея душистыхъ цвѣтовъ Угуйзу часто встрѣчается въ весеннихъ пѣсняхъ; она печалится, когда весна приходить къ концу, и поэтъ обращается къ угуйзу со слѣдующей рѣчью:

    «Не обращай ты упрека ко мнѣ, ибо вѣтеръ цвѣты эти сбросилъ,—
    О Угуйзу! Самъ же я ихъ рукой не касался».

    Или:

    «Но кого же винить угуйзу? Вѣдь она же цвѣты оборвала,
    Прыгая съ вѣтки на вѣтку и крыльями ихъ ударяя».

    Beceннie туманы, которые одѣваютъ горы и развѣваются подъ дуновенiемъ вѣтра; дождь, вызывающiй изъ земли зелень; ароматъ весенней ночи, освѣщенный луной; деревья у водопада,—все это служить другими темами для весеннихъ пѣсенъ. Поэтъ взбирается на холмъ и, подъ цвѣтущей вишней забывая о возращенiи домой, восклицаетъ:

    «Въ эти весеннiе дни отдыхая на горной вершинѣ,
    Вижу цвѣты и во сне я, упавшие съ вѣтки».

    Иногда пробуждаются мрачныя мысли у поэта:

    «Все молодѣетъ весной, льется многоголосное пѣнье -
    Только лишь я становлюсь годъ отъ года старѣе».

    Съ грустью смотритъ японецъ, какъ уходить весна, блекнуть принесенные ею, цвѣты, падаютъ и уносятся быстрымъ ручьемъ:

    «Лучше бы вы, о цвѣты, не цвѣли, чѣмъ такъ рано поблекнуть —
    Было бъ на сердцѣ тогда у меня и спокойно и тихо».

                                                                      - 280 -

    Но если жребiй цвѣтовъ — непостоянство, то уже лучше оборвать ихъ заранѣе:

    «Эти цвѣты удержать никакое желанье не въ силахъ;
    Если ты хочешь ихъ рвать—рви сегодня, чтобъ не было поздно».

    Быстрая смерть цвѣтка наноминаетъ поэту о краткости человѣческой жизни:

    «Что ни годъ, возращается вновь красота расцвѣтающей вишни,
    Но отъ судьбы лишь зависитъ—увидишь ли ты ее снова».

                                                                           -------------